Суд над победителем
Шрифт:
Скеррит выдержал полуминутную паузу, но так и не дождался ответной реакции.
— Поверьте, такой исход без судебного процесса и казни устроит всех, — продолжил он. — Надеюсь вы понимаете, почему британский политический истеблишмент не хочет процесса по вашему делу?
— Ммм… пожалуй…
— Вот! — Скеррит удовлетворенно откинулся на стуле. — По той же причине определенные силы, наоборот, хотели бы этого процесса. Но, если во время войны эти силы действовали во имя спасения немецкого населения, то сейчас, когда этому населению уже ничто не угрожает (во всяком случае в зонах оккупации
— Что ж, — Шеллен в раздумье потер лоб, — приятно слышать. Это мне льстит. Надо же, пробный камень… истина. А скажите, правда, что в Уондсворде новая виселица? — неожиданно спросил он.
Скеррит в который уже раз изучающе посмотрел на своего подзащитного, стараясь понять, шутит он или юродствует.
— Алекс, я, конечно, уточню насчет виселицы — в Англии, если, к примеру, закону не более ста лет, он считается совершенно новым (то же, наверное, и с виселицами), — но должен сказать, что вам рано думать о смерти.
Шеллен с сомнением покачал головой.
— Да, да, я вас уверяю, — продолжил Скеррит. — Не равняйте себя с Амери или Джойсом. С ними все ясно. Они оба фашисты, и ни один правозащитник не поставил бы на них и пенса. Вы, мистер Шеллен, совершенно другое дело, хотя, в отличие от Лорда Гав-Гава и Амери, вы выступили против Британии с оружием в руках. Сейчас весь вопрос в том, что двигало вами, почему вы пошли на акт измены, да еще в самом конце войны. И это на сегодняшний день самый пикантный вопрос, ответ на который хотели бы знать многие.
Скеррит, которому было поручено склонить обвиняемого к признанию вины, понимал, что последняя его фраза, произнесенная, что называется, с разбега, была явно лишней. Почувствовал это и Алекс.
— Ну хорошо, что же вы посоветуете? — спросил он.
— Как ваш адвокат, я, разумеется, советую подумать о сделке, которая гарантированно сохранит вам жизнь. Скажу откровенно — у нас подобные вещи принято считать недостойными уважающего себя юриста. Более того — они лишают его возможности показать себя. Но, если вы согласны, я немедленно начну переговоры.
«Неужели он готов отказаться от участия в таком выгодном для себя процессе? — подумал Алекс. — Что, интересно, ему за это пообещали?»
— Значит, вы не верите в успех? В то, что сможете защитить меня на суде? — сделал он неутешительный вывод.
— Нет, вы неправильно меня поняли. Я просто предлагаю не рисковать.
— И вы не относитесь к тем силам, которые истину хотят отделить от лжи? — не спросил, а скорее констатировал Алекс. — Жаль.
— Я вас не понимаю, мистер Шеллен.
— Я порой сам себя не понимаю. И все же сейчас я уяснил мои альтернативы — жизнь ценой отречения (прямо Галилей какой-то) или смерть. Во втором случае на моем надгробии высекут что-то вроде: «Он стал пробным камнем истины, за что и повешен».
— У казненного за государственную измену не бывает надгробного камня, — сухо произнес Скеррит.
— Не сердитесь, сэр, я всего лишь хотел разобраться,
— Вас никто не торопит, — поспешно вставил адвокат, уже догадываясь, о каком решении идет речь.— Подумайте, посоветуйтесь с родными.
— Сказать по правде, это решение я принял еще в Германии, когда на меня впервые надели наручники и посмотрели как на мерзавца и висельника. Я благодарен вам за готовность искать компромисс, но для себя считаю невозможным идти на сделку. Смерть или годы тюрьмы — между ними не столь уж большая разница. Нет, я не признаю за собой вины и всеми силами буду обосновывать это на процессе. Пускай это будет борьба не столько за мою жизнь, сколько за мою честь. А если слово «честь» здесь неуместно, то я хотя бы постараюсь объяснить мои мотивы. Думаю, мне найдется что сказать, и не только в мое оправдание.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Скеррит.
— То, что я стану обвинять, — решительно пояснил Алекс. — Спросите кого? Многих! Невзирая на ранги и титулы. Я — летчик-истребитель, и атака — лучший способ не быть сбитым самому. Хотите мне в этом помочь?
Скеррит с минуту о чем-то размышлял, потом приподнял над столом лист бумаги.
— Это ваше твердое намерение? — спросил он.
— Да. Родных у меня не осталось, так что советоваться не с кем.
Адвокат медленно, глядя в глаза Алекса, одной рукой скомкал листок и затем отбросил его в корзину для мусора:
— Прошу вас считать, что я ничего не предлагал.
— Я уже забыл об этом.
5 января Большое жюри рассмотрело материалы досудебного расследования по делу об измене королю британского летчика Алекса Шеллена. Слушания состоялись в магистратском суде Лондона на Боу-стрит без кандидата в подсудимые и без представителей защиты. Здесь членам Большого жюри на основании принятой в британском праве максимы «Actus non facit reus nisi mens sit rea» [35] предстояло ответить на два вопроса. На вопрос об actus reus — имели ли место преступные деяния со стороны военнослужащего и подданного Британской Короны Шеллена — ответ был единогласным и утвердительным. На второй необходимый вопрос о mens rea, то есть о виновной воле, ответить с ходу было сложнее, и судья прибегнул к его дифференциации.
35
Нет уголовной ответственности без единства виновной воли и виновного действия (лат.).
— Действия рассматриваемого лица — это: намерение, неосторожность или небрежность?
— Безусловно — намерение.
— Рассматриваемое лицо осознавало преступность своих действий?
— Безусловно — осознавало.
— Рассматриваемое лицо действовало по чьему-то приказу или принуждению?
— Материалы следствия, а также собственноручного признания умалчивают как о первом, так и втором.
— Душевное состояние рассматриваемого лица могло подтолкнуть его к совершению инкриминируемых деяний с той степенью силы, которой он психически не мог противостоять?