Суд над победителем
Шрифт:
Далее Алекс ответил на ряд вопросов о своей службе и о том, как после ранения, став стрелком бомбардировщика, попал в плен.
— С какой целью вы бежали из плена? — спросил Файф.
— С такой же, с какой и все. Чтобы вернуться к своим.
— Под «своими» вы подразумеваете британцев?
— Да.
— И что вам помешало?
— На этот вопрос, сэр, я не могу ответить кратко.
— И все же?
— Целый комплекс переживаний и обстоятельств.
— Хорошо, оставим эти ваши переживания для защиты.
Файф резко повернулся к подсудимому и спросил громче обычного:
— 20 марта 1945 года
— Да.
Ответ Алекса вызвал первое ощутимое волнение в зале.
— В чем это выражалось?
— Я был инициатором некоторых изменений в системе обороны Хемница, а потом — во время атаки — находился на одном из наблюдательных пунктов ПВО.
— И что вы там делали?
— Руководил зенитным огнем, вмешивался в радиопереговоры главного штурмана. Все это описано в моих показаниях.
По залу прошелестел первый шум негодования.
— Мистер Шеллен, — подняв руку, Файф попросил тишины, — поскольку вы не признали себя виновным по пункту об измене королю, все, что описано в ваших показаниях, сейчас лишь принято к сведению и не имеет никакого доказательного значения. В британском судебном уголовном процессе все материалы дела исследуются с нуля при равноправии состязующихся сторон. Жаль, если мистер Скеррит не разъяснил вам эти истины.
— Я только хотел сэкономить время.
Генеральный атторней выдержал паузу, после чего, повернувшись к присяжным, взмахнул руками:
— Здесь не то место, куда приходят экономить время, мистер Шеллен. Здесь устанавливают истину и воздают по заслугам во имя справедливости.
Зал отреагировал одобрительным гулом.
— Вы действовали по заранее разработанному плану? — резко повернувшись, спросил Файф.
— Да.
— Кто разработал этот план?
— Я и мой брат Эйтель Шеллен, капитан люфтваффе.
— А кто его предложил?
— Я.
Отвечая на вопросы, Алекс старался не смотреть в сторону публики, повернувшись к ней правым боком.
— Имели ли место какие-либо обстоятельства в плане угроз, уговоров, обещаний вознаграждения и тому подобное, которые толкнули вас к вашему решению? — спросил обвинитель.
— Нет. Это был мой осознанный выбор. А если и имели место уговоры, то как раз я уговаривал брата, а затем мы вместе с ним убеждали руководство города в необходимости усиления обороны Хемница.
Каждый из последних ответов Алекса порождал в зале небольшой шум, который, впрочем, быстро стихал, словно исходил от накатившейся на пологий берег невысокой волны.
— Вы лично вели огонь по британским самолетам из какого-либо вида оружия?
— Нет.
— Вы видели, как падают сбитые «Москито»?
— Да.
— Чувствовали ли вы радость в этот момент?
— Я чувствовал удовлетворение. Впрочем, когда стало ясно, что город спасен, я испытал и радость.
Шум в зале усилился. Не удержавшись и взглянув на публику, Алекс вдруг вспомнил одну из иллюстраций из книги о Шарлотте де Корде. Она стояла, окруженная враждебной толпой в зале суда дворца Консьержери, и не только не рассчитывала на пощаду, но не ждала и даже не желала ни единого возгласа в свою защиту. Так и он стоял сейчас в зале Главного уголовного суда Англии и Уэльса, давая такие
— Кто из немцев в тот момент знал, что вы бывший британский летчик?
— Только мой брат. Но должен подчеркнуть, сэр, что я не был бывшим британским летчиком, я по-прежнему оставался бежавшим из лагеря военнопленным.
Шум возрос до такой степени, что пришлось вмешаться лорду-распорядителю.
— Вы по-прежнему считали себя британским офицером, подданным его величества? — с интонацией удивления в голосе произнес генеральный атторней.
— Разумеется.
— И вам не приходила в голову мысль, что в этот момент вы фактически перешли на сторону врага?
— Ни в коем случае, сэр. — Алекс повернулся в сторону десятков обращенных к нему лиц. — В этот момент, как и в несколько предшествующих дней, для меня не существовало ни врагов, ни своих. Я был вне этих понятий. Я был вне самой войны и только делал все, чтобы защитить могилу моей матери, ее город и его жителей. Я защищал Хемниц так, как если бы на него напали марсиане, и мне было безразлично, кто стоит рядом со мной: немцы, русские, англичане. Хоть демоны из преисподней. Помните изречение Уинстона Черчилля: «Если Гитлер вторгнется в ад, я встану на сторону Сатаны»? Могу перефразировать его на свой лад: «Если на Хемниц нападут ангелы Господни, я встану в ряды врагов Бога».
— Но вы хотя бы сознавали, что нарушили свой воинский долг? — спросил обвинитель, пытаясь хоть в чем-то принудить подсудимого к раскаянию.
— Я не думал об этом, но… пожалуй, что да. Да, конечно же осознавал.
— Ну хоть это! — Генеральный атторней многозначительно посмотрел в сторону присяжных. — Надеюсь, вы также сознавали, что изменили своему королю?
— Нет.
— Как нет?
— Так, нет. Королю я был верен от первого дня войны до последнего.
Обвинитель от растерянности вынужден был взять тайм-аут секунд на пятнадцать, что-то обдумывая.
— То есть воинский долг вы нарушили, но королю не изменили? Так я вас понял? — спросил он.
— Одно из другого не вытекает. Исполнение воинского или государственного долга привело кое-кого из немцев на скамью Нюрнбергского трибунала. Что касается нашего короля, то я не считаю его ответственным за бомбардировки германских городов, особенно за те, что проводились в конце войны. Впрочем, если его величество в официальном выступлении примет на себя эту ответственность, заявив, что все делалось с его ведома и одобрения и что результаты этих акций его устраивают, я признаю факт своей измены королю. Я признаю факт измены, даже если король возьмет на себя ответственность за уничтожение одного только Дрездена. Но я никогда не признаю свою вину за эту измену.