Суд
Шрифт:
Или то «золотое» дело, в которое его втянул Ростовцев, — ничего себе золотое, если от него пришлось прятаться в тюрьме. Слава богу, ненадолго. А знаете ли вы, друзья любезные, что такое хотя бы один год в колонии? То-то же…
А последнее время там, в Донбассе, возле Залесского, стало Гонтарю пронзительно скучно — друзей не заводи… не пей водку… на баб не кидайся. Тоска. День за днем в разъездах — ищи клиентов. Думаете, это просто и не опасно? Раньше он никогда не занимался подкопами под закон в открытую; бывало, он роет, а никто не ведает, чего он там роет, тут же он, что называется, на самом переднем крае, более того — он тут разведчик, первый и открыто должен идти на сближение с жертвой, а та, конечно, с первых же слов знает, кто перед ней, и если не волокет тебя
Сейчас Гонтарь летел в Москву с тугим пакетиком денег для Кичигина и его сообщников — вот эти гребут солидно. Но как учил еще его дружок Кеша — никогда не считай чужие деньги… Сегодня он пойдет обедать в «Арагви» — это его любимое местечко. Жаль, некого позвать. Разве Семеняка по старой памяти? Нельзя. Залесский специально предупредил, ни с кем из министерства не вязаться.
Меж тем самолет уже заходил на посадку, и земля надвигалась все ближе и ближе. Выглянуло солнце и, отраженное от белого снега, ударило в глаза Гонтарю голубым блеском. И тут же снег внизу стал грязным и оборвался, а под крыло самолета понеслась бетонная полоса. Гонтарь застегнул меховую куртку, насунул на голову пыжиковую шапку.
…Куржиямский стоял у трапа самолета и ждал, когда откроется его дверь. Яркое солнце, сверкающая белизна собранного в сугробы снега резали глаза. Он волновался — столько раз ему приходилось вот так задерживать разных преступников, и каждый раз он волновался: честный человек никогда не может привыкнуть к жулью.
Дверь открылась, из самолета вышла стюардесса в синем форменном пальто, и сразу за ней в черном проеме появился Гонтарь.
Вот он, Жора-обжора! Вот он, грибастенький! Лоб мыслителя, в глубоких ямах спрятались бегающие глазки. Куржиямский уже нисколько не волнуется, он пристально смотрит в лицо Гонтарю с приготовленной для него приветливой улыбкой.
Их взгляды встретились — Гонтаря точно током ударило — дернулся в сторону, на мгновение замер на лестничном трапе, но идущие позади подтолкнули его, и он пошел вниз по ступеням шагами-рывками, не отрывая, однако, взгляда от лица Куржиямского, и тоже улыбался всем своим большим ртом, что делало его лицо глупым и смешным. Сойдя с трапа, он приблизился к Куржиямскому:
— Всеволод Кузьмич?! Здравствуйте!
— Здравствуйте, Томак.
— Встречаете кого, Всеволод Кузьмич?
— Вас, Томак.
— Да ну?
— Точно, Томак, — вас. Пойдемте сюда, там наша машина.
— С моим большим удовольствием… — потускневшим голосом проговорил Гонтарь и пошел рядом с Куржиямским, раскачивая в такт шагам «дипломатом» и сумкой «адкдас». — А знаете, Всеволод Кузьмич? Можете, конечно, не верить, но я рад вас повидать, я часто вспоминал по-доброму и вас, и наши с вами беседы на неприятные темы. Знаете, чем вы покорили меня? Что вы обращались со мной как с человеком, попавшим в беду и нуждающимся в вашей помощи.
Куржиямский молчал. В это время они приблизились к углу здания аэровокзала, где стояли запасные трапы, электрокары для перевозки грузов и еще какая-то подсобная техника. В момент, когда они проходили через узкую щель между электрокаром и запасным трапом, Гонтарь, шедший позади Куржиямского, чуть пригнувшись на мгновение, поставил свой «дипломат» к подножью трапа и зашагал дальше, но тут же наткнулся на спину остановившегося Куржиямского.
— Вы портфель обронили, Томак. Вернитесь, возьмите.
— Да что вы? — удивился Гонтарь, но послушно сделал два шага назад, подхватил портфель. — Прямо не понимаю, как это я… — бормотал он, снова шагая рядом с Куржиямским.
— Не надо фокусов, Томак, — жестко сказал Куржиямский и показал на «Волгу», стоявшую в сторонке: — Сюда прошу…
Шофер Сеня Клебанов уже открывал заднюю дверцу.
…Машина мчалась по шоссе к Москве, которая вскоре уже вышла им навстречу — новые дома оттесняли от дороги лес, то и дело закрывали вид на безбрежные снежные просторы. Зарапин сидел сосредоточенный, изредка косясь на Гонтаря — как ты там, голубчик, чувствуешь себя?
Куржиямский смотрел в боковое окно, но ничего не видел, он пытался угадать, о чем сейчас думает Гонтарь, плотно зажатый между ним и Зарапиным и напряженно смотрящий вперед. Куржиямский нарочно не отвлекает его разговором, пусть хорошенько подумает над тем, что с ним случилось, и не валяет дурака на допросе…
А Гонтарь в это время задавал себе только один вопрос — что о нем может знать этот въедливый, как головная боль, Всеволод Кузьмич? Ему нужно было определить, на сколько оборотов раскручиваться на допросе и чтобы ни на четверть оборота больше. Знает ли он, к примеру, сделку с председателем колхоза Степовым? Знает ли, чем он занимался сейчас на юге? Если знает, то насколько? Больше всего его страшило, не знают ли они чего о Ростовцеве, который выручил его из колонии? Не начнут ли спрашивать о нем? Ведь с ним связана и та страшная история с грузинским золотом. А чьи деньги в «дипломате»? Мои. Откуда? В карты в «железку» играл с богатыми шахтерами. А ну-ка покажите, что за игра? А он не знает, так как с юных лет не терпел карточной игры… Ладно, посмотрим, как все пойдет, и примем необходимые решения по ходу дела. Да, а знают ли они его прежние прегрешения? Если знают, то только то дело с часами, ведь тогда больше разговора ни о чем не было — они почему-то не спрашивали, а он, конечно, рассказывать не торопился. Да и о чем ему было рассказывать? След у них имеется только по изнасилованию, при котором он только присутствовал и на суде в списке участников стоял пятым и получил тюрьмы всего ничего… А все остальные его проказы и даже то страшное золотое дело с грузинами, слава богу, обошлись для него без следов на бумаге. А вдруг — нет? «Тьфу ты, как долго ехать!» — нервничал Гонтарь…
Меж тем милицейская «Волга» мчалась уже по Москве и спустя несколько минут въехала во двор, где был черный вход в следственный отдел райотдела милиции. Гонтаря провели в свободный кабинет, и там с ним остался Зарапин.
А в это время Любовцев разговаривал по телефону с городской прокуратурой.
— Звоню вам, потому что наш районный прокурор поторопился сказать «нет», руководствуясь соображением: подумать лучше одним разом меньше… — Говорил он почти весело, но тех, кто знал Любовцева, эта веселость ее обманывала. Видимо, знал подполковника и говоривший с ним работник городской прокуратуры.
— Слушаю вас, подполковник, и по возможности… с соображением, — смеялся прокурор.
— Мы только что задержали одного перспективного типа. Нужна санкция на немедленный обыск и, может, на арест, если мы не решим пустить его на сутки погулять на привязи наблюдения.
— Давайте его заслуги.
— Жизнь по двум паспортам и по обоим нечестная — достаточно? Далее: участие в спекуляции государственным имуществом — достаточно? Организатор взяток — достаточно? И наконец, подозрительное сокращение срока пребывания в колонии по старому делу о краже — достаточно?