Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
Шрифт:
Дед (обрадованно). Мой, мой.
Пахан (кидает мешок). Тогда забирай. Больше ничего не могу.
Дед (поднимая мешок). Спасибо хоть на этом.
Дед понуро уходит. Оцепление осталось до отхода состава. Нам запрещено выходить, а если по нужде, то только в сопровождении караульного. Сержанты довольны, инцидент исчерпан, и не нужно следить, не убежал ли кто.
Я забрался на полку. На душе было скверно, гадко. Вскоре состав тронулся и до вечера нигде не останавливался. Только, когда совсем стемнело, прибыли на крупную станцию, сплошь заставленную составами (помнится, Бугуруслан), и наш товарняк стал. Стоим минут 5–10. В теплушке кто уже спал, кто готовился ко сну. Собирались закрыть дверь, как вдруг появился запыхавшийся сержант и закричал: «Подъем! Быстро строиться и бегом на отличный обед! Через 20 минут состав поедет, надо успеть». Спешно выгрузились и почти в полной темноте, цепочкой, во главе с сержантом, побежали мимо каких-то составов, складов, заборов. Вот столовая в плохо освещенном бараке. Столы, на 10 человек каждый, уже накрыты:
На другой день прибыли на крупнейшую узловую станцию Кинель, рядом с Куйбышевом (Самарой), и здесь застряли надолго. Наши вагоны отцепили и перевели на запасной путь. Вначале сказали, что до вечера никуда не поедем. Все вылезли из теплушек, оставив только дежурного в каждом вагоне. Побродили по станции, кое-кто сбегал на довольно большой базар, оказавшийся неподалеку. Естественно, что шпана из соседнего вагона пошарила по базару и кое-что умыкнула. Однако ни вечером, ни на следующий день нас никуда не везли. То же повторилось и в последующие дни. Продовольственный паек заканчивался. Продукты оставались еще у тех, кто имел что-то из дома или имел деньги и мог прикупить необходимое. Я сходил на базар и истратил всю оставшуюся у меня небольшую сумму на пополнение похудевших запасов. Нас не кормили и новый паек не давали (что-то нарушилось, может, просто головотяпство). Назревали голодные времена. Сержанты сбились с ног, уговаривая станционное начальство поскорей отправить нас в Тоцк, пристегнув к попутному составу, грозили неприятностями от нашего «контингента». Ничего не помогало. Железнодорожный узел огромный, основные заботы — это пропустить составы с воинскими эшелонами и боевой техникой. А тут мелочевка, подождут. Плохо с прокормом? Это не наши заботы, говорило станционное начальство. Возможно, прослышав про художества «контингента», начальники попутных составов отказывались цеплять наши вагоны. Шпана уже навела шороху на базаре, и там усилили патрули. Одного уже поймали, и ему грозит штрафбат. А остальным что делать?
Мимо нас непрерывно, с короткими и длинными остановками, проходили составы. И вот однажды прибежал один член нашей команды и сказал, что на одной из платформ состава, стоящего напротив наших вагонов, везут подсолнечный жмых. Обычно он используется как концентрат для питания коров и прочей скотины, но тут, с голодухи, и для нас подойдет. Можно сделать запас на случай, если ничего давать не будут. И потянулась наша команда поодиночке, чтобы не застукали, таскать этот жмых. Мой сосед приволок целую запазуху и предложил часть мне. Я согласился, взял эти пластины, похожие на куски кунжута, попробовал, не понравилось. Конечно, с голодухи можно грызть и жмых, но у меня еще была пара буханок черняшки, порядочно сухарей, остатки масла в банке и баночка с медом, которую я берег, как НЗ (неприкосновенный запас) на крайний случай.
Один ловкач из «братвы» обнаружил вагон с продуктами, проник туда, сорвав пломбу и умыкнул что-то для себя и своей «братвы». Эти похождения обнаружили, и железнодорожные власти усилили охрану состава с продовольствием и жмыхом, привлекли даже собак. Кстати, состав с продовольствием стоял на соседнем с нашими вагонами пути. Невзирая на усиление режима, все тот же ловкач повторил набег (возможно, мало взял для «братвы»), его засекли, и началась погоня, но он умудрился улизнуть. Сцену погони со стрельбой, которую открыл один охранник, мы наблюдали из дверей вагона. Это было уже слишком, и то же самое начальство решило организовать обыск наших двух вагонов. Нас предупредили о надвигающемся в ближайший час «шмоне», и встал вопрос, куда девать запасенный жмых. Выносить и выбрасывать было поздно, да и жаль, и тут я предложил всем выход. Надо полностью до упора открыть дверь нашего товарного вагона и через окошко, которое перекрывала открытая дверь, покидать все кулечки со жмыхом в пространство между дверью и стенкой вагона. Так и сделали. Вскоре появился наряд охранников, пожилых дядек, и под наблюдением наших сержантов стал все осматривать и перетряхивать наши вещи. Видно было, что делать это им было неприятно (обыскивать голодных ребят), они провели операцию кое-как и быстро убрались. Ничего, естественно, не обнаружили. Немного погодя мы отодвинули дверь, и хозяева пакетов и свертков разобрали их по своим углам. Последствием этой истории было то, что уже поздно вечером нас, наконец, прицепили к одному из составов и отправили к станции назначения, выдав предварительно небольшой, скудный паек на сутки (кажется, по горсти сухарей). Перегон до Тоцка действительно укладывался в сутки, но это в нормальных условиях. Наш же поезд плелся двое или трое суток с бесконечными остановками на каждом разъезде, не говоря уже о станциях, пропуская более «срочные» поезда.
Отмечу, что почти всю дорогу до Тоцка, вечерами, перед отбоем, когда все уже лежали, я по просьбе моих сверстников рассказывал по памяти что-то прочитанное мной еще в Москве: «Сердца трех» Джека Лондона,
За все время пути я бросил на станциях пару открыток, где коротко сообщил, что жив, здоров, нахожусь в пути в запасной полк, адреса пока нет. В дальнейшем старался посылать весточку каждую неделю.
На следующий день после отъезда из Кинеля на одном из перегонов, тихом и малолюдном, сержанты вдруг решили провести очередную поверку, хотя последнее время они делали ее крайне редко и нерегулярно (полагалось проверять каждый день). Здесь это выглядело совсем бессмысленно. Я заподозрил неладное и опять не ошибся. Перед поверкой ко мне, один за другим, подошли двое: мой приятель Виктор из нашего вагона и другой из соседнего, где жили «братки» и сержанты. Они предупредили, что поверка липовая, делается по сговору между Паханом и сержантами с целью пошарить в нашем вагоне у гражданских лиц, короче ограбить, в том числе и меня. Во время поверки специально оставленный браток откроет заднюю дверь, влезет и быстренько «подчистит» наш вагон. Я опешил. Как? Не может быть! Своих! Сержанты спелись или подчинились уголовникам? Они же назначили меня старшим по вагону! Мои осведомители с грустью пожали плечами, мол, такова реальность, и сказали: мы предупредили, не выдавай нас, а дальше думай сам.
Далее разыгрался отвратительный спектакль. Объявили поверку. Все соскочили на землю и построились перед вагонами в две линейки. А я остался лежать на своих полатях, предварительно развязав мешок со своим барахлом. Лихорадочно билась мысль, что делать? Ведь сейчас обязательно вызовут, а я не имею права перечить представителям власти, тем более военной, приказ есть приказ, а за невыполнение… Тогда у меня еще работало довоенные воспитание и опыт: нельзя перечить власти, будет хуже! Был очень тихий, теплый, солнечный вечер. Каждый звук, даже шорох долетал до ушей. «Почему не все вышли, сколько раз приказывать!» — услышал я голос старшего сержанта, и он поручил одному из команды обойти вагоны. В дверях показалась голова посыльного. «Что лежишь? Слезай, „Старшой“ приказал немедленно в строй!». «Сейчас», — ответил я, и голова исчезла. Тут я принял решение разбросать все по настилу, не будут же все собирать — это требует время, а я потом соберу. Вывалил почти все из мешка, оставив в мешке для «приманки» половинку уже зачерствевшего домашнего каравая и еще какую-то мелочевку. Раскидал все по настилу, прикрывая в беспорядке скудными, своими и соседскими, шмотками. Набил карманы брюк частью съестного, выпрыгнул из вагона, предварительно плотно закрыв заднюю дверь, и вяло пошел к строю. Сержант что-то рявкнул, но я, встав в строй, уже не обращал внимания и стал наблюдать за вагонами. Было горько и обидно. Сержант начал перекличку нарочито медленно. Каждый отвечал «я», прекрасно понимая, что к чему.
Дальнейшее прошло, как и ожидалось. Из задней двери соседнего вагона прокралась фигура одного из «братков», он с усилием и, наверно, внутренне чертыхаясь, открыл заднюю дверь нашего вагона, влез, пошуровал немного (поверка заканчивалась!) и спрыгнул обратно, унося мой мешок. «По вагонам!» — скомандовал сержант, поняв, что «дело сделано». Я тут же залез к себе и стал определять потери. Мой расчет оказался правильным. Исчез только мешок и немного рядом разбросанных вещей, в том числе опасная бритва, взятая мной в ветлечебнице. Торопился «браток». У Степана и моего соседа тоже исчезли мешки. Правда, там почти ничего не оставалось. Собрав в кучу все разбросанное и понимая, что без мешка мне не обойтись, я пошел в соседний вагон и вызвал Пахана. «Отдайте мешок, мне не на чем спать, и бритву, остальное жрите», — сказал я. Пахан, как и в случае с дедом, состроил удивленное лицо, потом пошарил и выкинул мой мешок, сказав, что бритву не нашел. Схватив мешок, я вернулся к себе в вагон, запихнул обратно все, что осталось, и лег в плохом настроении. Мои приятели и кое-кто из обитателей вагона пытались утешать, говоря, что выхода не было, такова жизнь, завтра-послезавтра уже приедем и вся эта гадость кончится. Но на душе было скверно. Сержанты вызывали брезгливое, но и настороженное отношение к себе. Формировалось отрицательное отношение к командирам вообще, и укрепилась мысль, что надо рассчитывать только на себя.
На следующий день мы застряли на очередной станции, и там запомнились два события: приобретение продуктов и дезертирство Пахана с единомышленником.
Мои продукты заканчивались, остались одни сухари и немного сахарного песку, и я решил загнать, точнее, обменять мои еще крепкие ботинки на съестное. На улице тепло, завтра-послезавтра должны приехать, можно походить и босиком. В лагере все равно всю одежду выбросим и получим полное обмундирование. Мои приятели и другие призывники уже спустили все, что было можно, в обмен на продукты и щеголяли босиком и в старой легкой одежде, только чтобы прикрыть тело. Пока поезд стоял, я пошел на станционный базарчик. После нескольких попыток обменял ботинки на стакан ряженки, которую тут же выпил, и вареную курицу с куском хлеба. Вернулся и почти два дня «пировал», так надоела сухомятка!
Незадолго до отхода поезда, когда все уже собрались у вагонов в ожидании отправления, сержанты вдруг забеспокоились (что-то почувствовали!) и устроили поверку личного состава. Сразу обнаружилось отсутствие Пахана и его «помощника». Сержанты загнали нас в вагоны, запретили выходить, разве что рядом, по нужде. Младший сержант остался с нами, а «Старшой» помчался на станцию. Когда стал подходить встречный состав и наш паровоз дал сигнал к отправлению, он вернулся удрученный, сказал, что никого не нашел, и дал поручение местному коменданту разыскать беглецов. Позднее прошел слух, что «помощника» изловили и отправили к штрафникам, а Пахан исчез. Остальные «братки» притихли, а нам стало легче на душе, одним гадом, причем главным, стало меньше.