Судьба доктора Хавкина
Шрифт:
Он замолчал и протянул мне свежий номер газеты. Небольшая заметка сообщала о том, что Советский Союз направил самолет с противохолерной вакциной в одну из охваченных эпидемией стран Востока.
Два дня спустя, обряженный в два халата, резиновые сапоги и перчатки, я переступил порог «внутренних» лабораторий. Прежде чем ввести меня в «святая святых» института, директор еще раз напомнил о строгих правилах личной безопасности.
— Кстати, в целях профилактики Вы после осмотра лабораторий на девять дней останетесь у нас под надзором врачей, — бросил он мимоходом. — Таков закон.
Пришлось подчиниться. И вот, кляня вынужденное безделье, я сижу в институтской библиотеке и читаю все, что попадается под руку. Этот девятидневный карантин мог бы, наверное, превратиться в самые тоскливые дни моей жизни, если бы я не снял с полки 18-й том сочинений А. П. Чехова. То были письма последних лет
Всего несколько слов, но как много оказано и о Хавкине, и об отношении к нему Чехова, и даже о Суворине. Ибо кто же не знает, что реакционный журналист был к тому же и ярым антисемитом. В другом письме Чехов снова издевается над черносотенцем и мракобесом Сувориным: «Надежду подают прививки Хавкина, но, к несчастью, Хавкин в России непопулярен: „Христиане должны беречься его, так как он — жид“».
Из примечаний к чеховским письмам я узнал, что Владимир Ааронович Хавкин (1860–1930), уроженец Одессы и воспитанник Новороссийского университета [1] , провел несколько лет в Индии, где боролся с чумой и холерой. Еще несколько разрозненных сведений дала медицинская энциклопедия. Но как Хавкин попал из России в Индию, за какие заслуги приобрел славу великого филантропа, за что его хотели убить те, кому он пытался спасти жизнь, — на эти вопросы никто мне ответить не мог. Увы, спустя пятьдесят пять лет после чеховских писем биография Владимира Хавкина оставалась столь же мало ведомой его соотечественникам, как и в конце XIX столетия. О Хавкине не было написано ни одной книги; имя, его редко встречалось в журналах. Это непонятное равнодушие современников все более подогревало мой интерес к забытому ученому. С помощью библиотекарей института я перерыл чуть ли не всю литературу, имеющую отношение к чуме, к Индии, к бактериологии опасных инфекций. И — тщетно. Лишь за два дня до отъезда в Москву главный библиограф вытащила откуда-то запыленную тоненькую книжку на английском языке. Первое, что я увидел, откинув обложку, был портрет красивого рослого человека в строгом сюртуке, с белоснежным стоячим воротничком. Лицо с глубоко посаженными задумчивыми глазами выражало чувство спокойного достоинства. «Владимир Хавкин, — значилось под портретом, — первый директор Хавкинского института, родился 3 марта 1860 г. в Одессе, умер 26 октября 1930 г.».
1
Новороссийский университет находился в Одессе — центре Новороссии.
С волнением листал я отчет бомбейского Бактериологического института, носящего имя нашего соотечественника. Отчет вышел осенью 1930 г. вскоре после смерти Хавкина и кроме специального материала содержал некролог, подписанный именем видного индийского ученого Найду. Биография Хавкина, написанная человеком далекой страны, поразила меня. Чувство горячей любви и уважения к бактериологу из Одессы сквозило в каждой строке.
«Хавкинский институт, обязанный своим существованием гению Владимира Хавкина, и Центральный медицинский колледж, где этот ученый производил первые исследования по чуме, 27 октября были закрыты в знак уважения к его памяти, — писал автор некролога. — Индия имела особые причины оплакивать потерю этого человека; лучшие годы жизни он отдал борьбе с такими бедствиями Индии, как холера и чума; он спас огромное количество жителей от опустошительных инфекций, применив предохранительные прививки… Его интерес к Индии не ослабевал до самой смерти, и до конца своих дней он поддерживал дружескую переписку с индийскими друзьями».
Биография-некролог приоткрыла завесу над основными вехами жизни Хавкина, но одновременно она вызвала и новые недоуменные вопросы. Чехов сообщает о ненависти индийцев к бактериологу, а ученый из Бомбея — о глубокой любви, которую доктор из России заслужил
Я покинул институт на Волге с твердым намерением разобраться в этой загадочной биографии. Однако перевод бомбейского некролога долгое время оставался единственным документом, находившимся в моем распоряжении. В русских журналах конца XIX — начала XX столетия содержались лишь отрывочные, подчас взаимоисключающие детали о пребывании Хавкина в Париже, Лондоне, Калькутте и Бомбее. Прошло три года. Папка с надписью «В. Хавкин» пополнялась медленно, от случая к случаю. Правда, в Москве, Одессе и Барнауле удалось разыскать родственников ученого. С Алтая пришел пакет со старинными фотографиями: отец Хавкина, его мать и сам Владимир Хавкин, сначала в студенческой куртке, потом в сюртуке и галстуке. На обороте последней фотографии стояло: «Калькутта» и надпись, сделанная от руки — «Проездом через Аден в Аравийском заливе 18-го (шестого) февраля 1895 года». Самый «новый» из этих снимков был сделан почти семьдесят лет назад. Эти семейные реликвии прислала родная племянница Хавкина пианистка Лидия Семеновна Савельева.
А затем счастливая встреча. В скромной московской квартире меня принял восьмидесятипятилетний сводный брат Владимира Хавкина бухгалтер Александр Хает. Он тяжело болен. Говорить ему нелегко, но старик рад помочь литератору. О событиях шестидесятилетней давности он рассказывает глухо, однако очень уверенно, так, будто это происходило вчера.
— Владимир сидел в Одесской тюрьме. По политическому делу.
Я не поверил, переспросил.
— Да, да, в университете он был известен, как… как это называлось?.. — И вдруг в его устах звучит неожиданное, пришедшее из исторических глубин слово —…бомбометатель.
Хавкин — народоволец? Мой собеседник качает головой: увы, он ничего не может больше припомнить. Но бомбометателем Владимира действительно называли. Слабеющая память подсказала старику еще один интересный факт. В Париже (Владимир попал туда в 1890 г.) братья ходили на юбилей какого-то старого русского революционера. Среди других ораторов Хает запомнил Жореса, Бебеля и Вильгельма Либкнехта. К Хавкину подходили русские революционные эмигранты и дружески приветствовали его.
Через два месяца после нашей встречи Александр Хает умер. Казалось, что вместе с ним ушла и последняя возможность узнать что-нибудь о революционной деятельности Владимира Хавкина. Архивы? Я безо всякой надежды поехал в Одессу. За последние сорок пять лет две войны и три революции прогремели по брусчатым мостовым города-героя. Город поочередно занимали петлюровцы и «зеленые», французы и румыны, кайзеровские немцы и немцы гитлеровские. Где уж тут найти документы восьмидесятых годов прошлого века…
С профессором университета, большим любителем одесской старины, Федором Евстафьевичем Петрунем мы несколько дней бродили по городу. Петрунь как опытный реставратор снимал «позднейшие наслоения» и перед главами возникала торговая богатая Одесса, какой она была восемь десятков лет назад. Императорский университет… Канцелярия коменданта города… Студенческая кухмистерская… Полицейское управление с каланчой и огромным двором, замыкавшимся со всех сторон. Сюда привозили бунтующих воспитанников университета… Греческая площадь; приземистые домики с колоннадой, зеленные лавки, дешевые ресторанчики. На Приморском бульваре профессор Петрунь показал место, где народоволец Николай Желваков 18 марта 1882 года по приговору Исполнительного комитета партии «Народная воля» стрелял в жандармского полковника Стрельникова.
Я размечтался. Хавкин был в это время студентом третьего курса университета. Вполне возможно, что в тот час он стоял на бульваре вместе с другими студентами, которые, как известно из литературы, толпились там, для того чтобы помочь Желвакову бежать после выстрела. Увы, кроме Александра Хаста, никто ничего не мог сообщить о революционных настроениях будущего бактериолога. Глядя с вершины знаменитой потемкинской лестницы вниз на шумный Одесский порт, я подумал с грустью, что никогда так и не узнаю правды. Но произошло неожиданное. На следующий день молодой научный сотрудник Одесского областного архива Анатолий Бачинский положил передо мной на стол подлинное архивное дело студента Императорского новороссийского университета Владимира (Маркуса Вульфа) Хавкина и многочисленные папки, в которых десятки документов свидетельствовали о Хавкине-народовольце, Хавкине — государственном преступнике и арестанте. Старый бухгалтер Александр Хает оказался прав.