Судьба драконов в послевоенной галактике
Шрифт:
Я насухо вытерся, вышел из ванной.
– Я готов, облачайте.
– Зла, - спросил "пес", - вы на меня не держите?
– Зла, - помолчав, ответил я, - не держу. Испытываю благодарность.
Старший из "псов" засмеялся:
– С юмором у вас...
– Я серьезно.
Я стал надевать поножи, шнуровать их. Железка к железке - плотно, и еще прихватить шнурками...Так, так ...
"Пес" прыгнул ко мне, пал на колени, схватился сам шнуровать.
Я изумился.
"Пес" развел руками:
– Так принято... Обычай, традиция... Спрашиваем для проформы, мол, согласны? нет? А на
Он помолчал.
Меня одевали умело и быстро.
Потом вели по коридору. В коридор высыпали все наши. Я впервые увидел их всех в сборе...
Георгий Алоисович держал за плечи свою жену. Глафира всхлипывала.
Я испугался: "Как бы ее не заколотило..." И этот испуг, несоизмеримый с ужасом, схватившим мою душу, и с ожиданием удачи - насмешил меня.
Меня посадили в грузовик. Я мог бы влезть и сам даже в этом допотопном тяжеленном облачении, но меня подсаживали и подпихивали "псы" с предупредительностью слуг выжившего из ума господина.
Я вспомнил взгляд дракона и то, как бежал, оскальзаясь, воя, бывший "отпетый", просто "вонючий". Я чуть было не подумал: "Вот я", но смирил себя, запретил думать об этом - так.
"На самом деле еще ничего не решено. Еще ничего, ничего не решено".
Я поднял забрало.
Грузовик мчался пока знакомыми улицами.
– Я гремлю, как лавка скобяного товара, - повторил я читанную где-то шутку.
"Псы" молчали - и я понял, что здесь не нужно шутить, лучше молчать.
Молчать, впрочем, всегда лучше...
Грузовик затормозил, остановился.
Я увидел пальцы, схватившиеся за борт грузовика, а потом я увидел начальника школ. Он стоял на колесе и заглядывал в кузов.
– Джекки, - сказал он, - вот какое дело. Я знал, что этим закончится... Не скажу, что тогда знал, когда настоял на том, чтобы исполнили твое мальчишеское желание, но уж когда ты вышел от русалколовов целым, - знал точно.
Он замолчал, и я спросил:
– Ну и что?
Поскольку он все еще молчал, а время шло и "псы" нервничали, то я спросил второй раз:
– Ну и что?
Я был благодарен начальнику школ за его молчание.
Я - боялся. Сколько бы ты ни убил драконов, страх остается... Не такой, как в первый раз, другой... И от этого он еще "страшнее". Его нельзя объяснить одним незнанием. Ты знаешь, что такое дракон и что такое его убийство, но тебе все равно страшно...
И этот устоявшийся обычный страх, страх, как не в первый раз, соединяется со страхом, как в первый раз... ведь самый главный, самый, самый. Один удар - и все... И все решено, выяснено...
Может, оно и к лучшему, что здесь поражение - не смерть или калечество, но жизнь позора, вонючая стыдная жизнь труса... Хоть и в говне, а живой.
Все это надламывало душу, ныло страхом, готово было слиться в мольбу, молитву - на черта мне это сдалось? Лучше жить, просто жить...
Поэтому я был рад, что начальник школ медлит. Мне хотелось бы так и стоять, так и не ехать никуда, а просто ждать ответа...
Но "псы" нервничали, и... Мэлори, Мэлори, Мэ... (ее-то везли так же, в грузовике, только на ней не было теплой фуфайки, стеганых штанов, а поверх всего этого железного одеяния,
Поэтому я в третий раз спросил начальника школ:
– Ну и что?
Он вздрогнул:
– Ничего, Джекки, ей-ей, ни-че-го... Я не знаю, успокоит тебя это или нет... но если... если ты останешься жить... Я попрошу, я распоряжусь... Словом, ты будешь в девятом болоте... В принципе, там... хорошие парни.
– Не такие "вонючие"?
– спросил я, нарушая неписаное правило. Чхать я хотел на все правила теперь, сейчас, и в особенности - на неписаные...
"Псы" занервничали. Один из них положил руку мне на плечо. Начальник школ покраснел, покачал головой.
– Ничего не боишься... Ладно. Словом, запомни... К девятому я буду приходить, Глафира... Еду принесем. Там дерутся. Ты отдавай, - начальник школ всхлипнул, - мы еще принесем...
Тут только я заметил, что он - без стека и чуточку больше чуточки под шофе.
– А где ваш стек?
– спросил я.
– Э...
– начальник школ махнул рукой, - Джекки, ты был самый мой любимый ученик, самый, самый... Я не знал, на что надеяться. На твою смерть? На то, что тебя ранят? На то, что ты переберешься в Контору, в "псы", в "превращенцы"? Не знаю.
Он заплакал.
Я тронул его железной перчаткой.
– А вы не спешите меня хоронить в болоте... номер девять... Я вернусь со шкурой старика!
Начальник школ спрыгнул с колеса, оступился, упал (он был хорошо пьян, а не чуточку, как мне показалось вначале), поднялся, завопил:
– Удааачи!
Грузовик рванул с места.
Я второй раз нарушил неписаное правило, и от этого мне стало...
– Стареет, - крикнул старший из "псов", - стареет начальничек...
Он набивался ко мне в друзья, а когда я обделаюсь, пинками погонит в болото. Будет гоготать, сдирать латы, радоваться, что ему-то, "псу", никогда не быть "вонючим": спасся, выскользнул, а пока он набивается ко мне в друзья...
– Заткнись, старшой, лучше покажи мозги...
– Все-то вы помните, - изумился "пес" и покорно снял шлем, старый танкистский шлем.
Я увидел гигантский живой, чуть подрагивающий грецкий орех.
– Достаточно, - поблагодарил я, - стриптиз завершен. Прикройтесь.
"Псы" заржали. Они радуются моей грубости, тем грубее, отвратительнее, страшнее будут они со мной тогда, когда... когда... Как страшно, страшно сбросить с себя все это железо и бежать, бежать, бежать не в холод и сверкающую белизну, а туда где тепло, где чавкает вонючая жаркая живая уютная жижа, но Мэлори, Мэлори, Мэ... Я вспомнил Степана - урода, рептилию с душой лучше, чем человеческая. Я вспомнил Степана растерзанного, Степана, вздрагивающего всем своим растоптанным телом, телом, жизнь которого - боль, я вспомнил и понял, что... что... что... Мэлори, Мэлори...