Судьба Илюши Барабанова
Шрифт:
Обыватели толпились возле афиши, перемигивались:
— Дожили большевички, пасху начинают праздновать.
— Еще вспомнят бога…
— Зачем же они церкви разоряли?
— Вернут обратно. Заграница приказала. Сказывают, папа римский молебен отслужил, большевиков анафеме предал.
— Так им и надо…
Судачили мещане, хихикали, а в нардоме шла веселая работа: молодежь готовилась отпраздновать красную пасху.
Решили устроить комический карнавал и шествие по городу с факелами.
В нардом отовсюду сносили старинные
В комнате за сценой, где хранился театральный реквизит, художники малевали богов, девчата шили хоругви из рогожи, вырезали из картона круги-нимбы для святых, клеили из глянцевой бумаги поповские камилавки и примеряли их.
Уличные мальчишки заглядывали в окна, стараясь разгадать, какой сюрприз готовят комсомольцы, но так ничего и не угадали. А тут еще подъехала к нардому колымага, запряженная клячей. На телеге громыхала пустая бочка с надписью по круглому боку: «Слезы богородицы».
Из всех ребятишек города секрет знали только двое: Илюша и Степа. Со времени драки в храме Василия Блаженного и отречения Степы от церковных дел двое друзей стали поистине неразлучны. Они всюду бывали вместе, вдвоем навещали в Хлюстинской больнице Митю Азарова, раненного взбесившимся дьяконом. Тогда-то и узнали они о предстоящем комсомольском карнавале.
Мальчишки на улице приставали к Степе:
— Будь человеком, скажи, что за пасха будет в клубе?
— Не знаю, — отвечал Степа, загадочно усмехаясь.
Илюша тоже молчал. Друзья строжайше хранили тайну. Зато сами с веселым интересом смотрели, как комсомольцы приклеивали самодельным богам пеньковые бороды, разрисовывали хоругви. Валя Азарова сшила из старого одеяла младенца Иисуса Христа, которого должна нести на руках божья матерь: ее собирался изображать Пашка Булочкин, рабочий котельного цеха. Он всегда играл на сцене комические роли.
Илюша и Степа приставали к Мите;
— А нам можно нарядиться?
— Валяйте!
— Кем?
— Чертями или ангелами.
Валя Азарова помогла вырезать из картона крылья, сама пришпилила ребятам на спины и надела на головы золотые нимбы. Получилось, как у настоящих ангелов.
Как-то ребята встретили в нардоме Тину Богоявленскую.
Столкнувшись с приятелями, Тина смутилась. Однако Степа с прежней нежностью смотрел на нее, потом спросил:
— Тина, разве ты тоже к скаутам не ходишь?
— Нет, Степушка.
— Почему?
— Так складывается судьба… — Тина улыбнулась чуть-чуть грустно, потом прямо взглянула на них и ответила с гордостью: — По-новому складывается моя судьба…
В тот же вечер нечаянно открылся ребятам смысл этих слов. Илюша привел Степу на сцену посмотреть новую декорацию.
— А я уже сказал ребятам, что ты принесешь заявление…
— Не могу решиться, Митя. Отец не встает с постели.
— Передумала?
— Нет, но я хочу, чтобы он поправился, иначе я его убью своим решением.
— Комсомольцы поверили, что ты всерьез хочешь уйти из дому.
— Я понимаю, Митя, но и ты согласись, что мне нелегко.
— Ну вот, опять слезы… Комсомолка должна быть твердой. Нам предстоит такая борьба, Тина, что ни крови, ни слез не хватит.
Илюша выразительно взглянул на Степу. Вот что означали слова Тины: она решила порвать с отцом и уйти из родного дома. Илюша радовался неожиданному повороту в судьбе девушки.
В семье Дунаевых уже давно не принуждали Илюшу молиться. После отъезда Евгения с этим смирились и мальчика заставляли ходить в церковь только «для приличия» и лишь по большим праздникам. Но даже в этих случаях приказ не бывал обязательным.
Труднее приходилось Степе. В страстную субботу он забрался в сарай, залез под кадушку и сидел там до тех пор, пока крестная не ушла в церковь. Только тогда он выбрался из-под кадушки и помчался в нардом.
Там все было готово к началу карнавального шествия. Комсомольцы с песнями выходили на улицу.
— Стройся по четыре в ряд! Факельщикам — в голову колонны! — слышались слова команды.
Комсомольцы зажгли смоченную мазутом паклю, подняли ее на длинных шестах, и притихшие дома озарились красными сполохами, загремела песня:
Вперед заре навстречу! Товарищи, в борьбе Штыками и картечью Проложим путь себе!Темное небо усеяли звезды. Улицы города ожили, разбуженные молодыми голосами:
Смелей вперед и тверже шаг, И выше юношеский стяг! Мы — молодая гвардия Рабочих и крестьян!Колонна выстраивалась в свете факелов вдоль деревянных домиков. Головная часть процессии упиралась в массивные Московские ворота, а хвост терялся в переулке, огибая здание нардома.
Вдруг послышался смех: из клуба стали выходить ряженые.
Впереди всех, с кадилом в руках, с пеньковой рыжей бородищей, облаченный в настоящую поповскую ризу, шел Митя Азаров. За ним поспешала божья матерь-троеручица с тряпочным младенцем на руках. Лицо богоматери было размалевано скорбными морщинами, и, если бы не черные брюки-клеш, видные из-под юбки, никто бы не догадался, что богородицей нарядился Пашка Булочкин.