Судьба открытия
Шрифт:
Старик прибежал с полотенцем, перекинутым у локтя.
Глебов придвинул от стены легкую скамеечку:
— Присядьте с нами. — И сказал ему: — Вы немолодой человек, бывалый. И вы и я — мы оба Владимиру Михайловичу не враги. Его работу надобно беречь как зеницу ока. А обстановка будто неприятная сложилась. Мне хочется услышать ваше мнение. Как считаете: есть ли какая-то слежка за вашей квартирой? Кто именно следит? Вы замечали что-нибудь подобное?
Егор Егорыч, страдальчески наморщившись, пробормотал:
— Да кто их разберет…
— Вы когда-либо их видели?
— Так точно, одного приметил. Такой, с усишками, сказать бы — белобрысый. Костюм на нем, как рябая курица. Весь чисто в клетку.
Вскипев: «Опять проклятый бандит!», Лисицын — словно его вихрем сдунуло — выбежал из комнаты.
Залаяла Нонна — она была заперта в кухне. Егор Егорыч кинулся за своим барином вдогонку. А Лисицын с тяжелой тростью в руке уже несся по лестнице вниз.
На тротуаре, в мутном ночном сумраке, действительно стояли люди — не двое, а трое. Они тотчас расступились. Двое из них перешли на другую сторону улицы. Размахивая тростью, Лисицын подошел к третьему. Человек оказался обыкновенным городовым: оранжевый шнурок на шее и шаровары, пузырями свисающие на сапоги.
— Кто они? — спросил Лисицын, шумно дыша, показывая тростью в сторону, где только что скрылись две тени.
На улице было тихо и пусто. Тускло светили далекие фонари на столбах.
— Они? — неохотно отозвался городовой. — А я почем знаю! Прохожие.
Глебов пока сидел в лаборатории один. Он поискал глазами пепельницу — не нашел — и сунул окурок в фарфоровую ступку.
У главных приборов ток был выключен; горела маленькая электрическая лампочка на столике возле микроскопа.
Что за Лисицыным следят, для Глебова совершенно очевидно. Однако мысль о сыщиках охранки в данном случае ему казалась мало вероятной. Судя по всему, здесь действуют частные агенты. Скорей всего, Лисицын прав: кто-то вознамерился завладеть открытием, любой ценой не выпустить этот синтез из рук.
Глебов пристально смотрел на чуть поблескивающие в полутьме приборы — на сложное нагромождение металла и стекла. Перед ним вырисовывался новый облик Лисицына. Прежний, пусть незаурядный фантазер, стремившийся прославиться, неожиданно вырос в большего ученого. И как в нем сочетается теперь наивность в общественных воззрениях с по-настоящему глубоким, прогрессивным, что он делает в естественной науке!
Зря он помчался на улицу сейчас! Такие вылазки ни к чему не приведут.
А вокруг его лаборатории явно назревает преступление.
И Глебову стало страшно за него.
— Ничего, чепуха, — сказал Лисицын, появившись в дверях; он так и вернулся с тростью — забыл оставить ее в передней. Не торопясь, полушутливым тоном объявил: — Разбежались бандиты. Боятся все-таки полиции! Уже спокойно все.
— Где полицейский?
— Да внизу, у входа.
— Что же ты молчишь?! — Глебов сразу поднялся.
Лисицын понял, что получилось не совсем-то ловко, и даже покраснел:
— Ох, верно… Полицейский для тебя некстати… Но, честное слово, пустяки. Не обращай внимания. Сюда никто не сунется!
Между тем Глебов безоговорочно решил, что тут ему нельзя остаться ночевать. Не только ночевать, а вообще задерживаться здесь.
— Главное, я в случае чего и тебя скомпрометирую…
— В каком там случае! Да бог с тобой!.. Ну, хоть поужинаем вместе!
— Никоим образом! Я тотчас ухожу.
Чиркнув спичкой, Глебов опять зажег папиросу. Обдумывал что-то, глядя на Лисицына. Проговорил наконец:
— Сообразить надо насчет твоего дела… как бы тебе лучше выйти из создавшегося положения. Может, посоветуюсь с кем. Давай побеседуем завтра. Ладно?
Стоявший до сих пор с расстроенным видом Лисицын оживился:
— Завтра? Вот и хорошо! Я тебя буду ждать к обеду.
У Глебова вздрогнули уголки губ. Теперь он запротестовал такими же словами, как много лет назад:
— Прийти снова к тебе? Ну нет, Владимир! Это, брат, дудки!
И Глебов стал втолковывать Лисицыну, где и как может состояться их завтрашняя встреча:
— Запомни. Сперва поколеси по городу на извозчиках. Произвольными, но разными маршрутами. — Он описал перед собой пальцем восьмерку. — Каждый раз извозчика меняй. Отпустил одного, прошел пешком квартал — бери другого, гони в новое место. В результате всех поездок к трем часам будь на Васильевском острове. На Десятой линии есть трактир Мавриканова. Там подойдешь к буфетчику, спросишь: «Кирюха к вам не приходил?»
— Кто это — Кирюха?
— Тебе не нужно знать. Условились?… Потом вот: согласишься ли ты прочесть — я приготовлю для тебя несколько книг? Я имею в виду Маркса и наших крупных его последователей.
— Маркс, о котором пишут? Кажется, экономист? А даст ли что-нибудь моей работе это чтение?
— Маркс — гораздо больше, чем экономист. Тебе будет очень полезно прочесть. Ты увидишь мир в истинном свете. Поймешь то кисло-сладкое, в чем состоят твои ошибки.
Лисицын вдруг обиделся:
— Совсем не ждал, что станешь укорять меня в ошибках!
Он начал нечто в таком роде: якобы путь революции и путь научного прогресса устремлены в конечном счете к той же цели, но путь науки прям, а путь политики извилист…
Глебов его оборвал:
— Прости, я спешу. Давай завтра продолжим разговор. — И, словно подтрунивая, бросил: — Уж таково твое открытие. Как ни крутись, оно тебя ведет прямехонько к политике!
Со двора вернулся Егор Егорыч. Он ходил по черной лестнице разведать обстановку. На улице, сказал он, перед подъездом, стоят двое полицейских, а во дворе нет никого. Двором пока пробраться можно.