Судьба разведчика
Шрифт:
— Я тоже поеду, — ответил генерал Доброхотов.
Он только что говорил по телефону с Караваевым, тот обиженно докладывал:
— Если мне перестали доверять и прислали «представителя», тогда лучше снимайте сразу.
«Караваев и его полк всегда были на хорошем счету, — думал Доброхотов, — да и этот Ромашкин — отличный офицер. Что там у них вдруг перевернулось? Конечно, Караваеву после гибели Гарбуза трудно сразу принять нового замполита. К тому же новый, наверное, не понял чувств командира к погибшему Гарбузу и сразу стал показывать свой характер. — Генерал посмотрел на полковника
— А кто такой Линтварев, что за человек? — спросил Доброхотов.
Губин слышал: Линтварев чем-то провинился и в полк направлен не по доброй воле. Но, желая поддержать его на новом месте, не стал говорить комдиву о слухах.
— Линтварев опытный политработник, — ответил он кратко, — направлен к нам из политотдела армии, он там служил.
Приехав в полк, командир дивизии и начальник политотдела вызвали виновников происшествия. Выяснив несложные обстоятельства, генерал попытался помирить офицеров:
— Я знал вас, товарищ Ромашкин, как боевого разведчика, дисциплинированного офицера. И вы, капитан Морейко, давно и неплохо служите в полку, вам, полагаю, небезразлична его честь. Ну, повздорили. Бывает. Вы извинились перед капитаном, товарищ Ромашкин?
— Нет, товарищ генерал, — ответил Василий и подумал: «За что я должен перед ним извиняться? Я бы ему с удовольствием ещё раз по роже дал».
— Ну, тогда извинитесь — и делу конец.
Ромашкин молчал.
Такой исход событий Линтварева не устраивал. Ему хотелось, чтобы остался письменный след о происшествии, чтобы в любом случае можно было опереться на эту бумагу: станет дисциплина лучше — а вот что прежде было; ухудшится — смотрите, какие тут мордобои происходили ещё до моего приезда.
Ромашкин не ответил генералу, молчал. И Линтварев сейчас же этим воспользовался:
— Вот видите, товарищ генерал, как ведет себя Ромашкин. Я считаю: это не дисциплинарный проступок, а преступление со всеми вытекающими последствиями. Избил капитана, к тому же при исполнении служебных обязанностей: Морейко был дежурным по штабу. Ромашкина следует судить. Это будет уроком и для других.
— Он храбро воевал, — попытался защитить генерал. — Смотрите, вся грудь в орденах.
Линтварев решил не сдаваться и выложил главный свой козырь:
— Я знаю старшего лейтенанта давно, мы лечились после ранения в одном госпитале. ещё там не понравились мне его разговоры: он выражал сомнения по поводу речи товарища Сталина на Красной площади седьмого ноября.
Дело принимало скверный оборот. Доброхотов хорошо знал, какие могут быть последствия при политических обвинениях. Он был уверен, что если Ромашкин и сболтнул какую-то глупость, то, конечно, не по злому умыслу. «Нет, надо парня выручать». Чтобы быть объективным и заручиться поддержкой
— Как думаешъ, Борис Григорьевич?
— Обвинения подполковника Линтварева серьёзны, надо разобраться, — задумчиво произнес Губин. — Обстоятельно следует разобраться, — подчеркнул он.
Генерал с досадой подумал: «Следствия, допросы, протоколы… Затаскают, погубят парнишку. Нет, откладывать дело нельзя, выяснить надо сейчас. Виноват — пусть отвечает, нет вины — нечего мытарить человека».
— Что ты там наговорил? — резко спросил Доброхотов разведчика.
— Пусть подполковник сам скажет, — огрызнулся Ромашкин.
— Вот видите, какой это озлобленный человек, — тут же сказал Линтварев.
— Да бросьте вы хаять его! — вмешался Караваев. — Мы знаем Ромашкина не хуже вас. Факты выкладывайте, факты!
— Так что же он говорил? Что вас насторожило? — спросил генерал, нацелив колкие глаза и кустистые брови на Линтварева.
— Я точно не помню, но он сомневался по поводу каких-то слов товарища Сталина.
— Каких именно слов? — Доброхотов обратился к Ромашкину.
— Я был в сорок первом седьмого ноября на параде в Москве. Тогда шел снег, все мы и товарищ Сталин были в снегу. А в кинохронике перед товарищем Сталиным снег не падал, и пар у него, когда говорил, изо рта не шел. Вот я и спросил: почему?
— Кого спросил?
— Да так, никого, сам себе сказал.
— И это вся «политика»? Мы тоже были на параде, снег действительно падал. — Генерал опять повернулся к Линтвареву: — Что вы усматриваете в этом подозрительного?
— Смысл не только в этом снеге. Окружающие слышали высказывание Ромашкина, он заронил сомнение. А зачем? Мне кажется, нашему особому отделу не мешает поинтересоваться этим. Тем более, что у Ромашкина это не первый случай, его уже судили по политической статье.
«Ну, опять его понесло», — раздраженно подумал Доброхотов и, чтобы разом всему положить конец, поднялся и громко объявил:
— Старшего лейтенанта Ромашкина за оскорбление капитана Морейко, старшего по званию, предупреждаю о неполном служебном соответствии. Письменный приказ получите сегодня же!
Доброхотов расстроился оттого, что в дивизии завелся такой человек, как Линтварев. Из-за этого Линтварева он, комдив, вынужден пойти на хитрость: за один проступок дважды не наказывают. Объявляя Ромашкину большое взыскание, он избавлял разведчика от возможных других неприятных последствий, но тем самым брал на себя часть ответственности — защитил человека с сомнительными политическими высказываниями. А Линтварев из тех политработников, который может этим воспользоваться и нагадить и ему, генералу.
— Черт знает чем приходится здесь заниматься, когда люди на том берегу жизни кладут! — шумел генерал. — Вы, Караваев, наведите порядок в полку и будьте готовы завтра же выступить на плацдарм. Хватит, наотдыхались! Отличились!
Генерал и начальник политотдела уехали.
Ромашкину все сочувствовали: и Колокольцев, и Люленков, и офицеры штаба. Караваев после отъезда начальства сказал:
— Садись поешь, наверное, не завтракал и не обедал сегодня? Ты вот что… Ты духом не падай.