«Судьба-шлюха», или Прогулка по жизни (сборник)
Шрифт:
Так Павла Вульф и Фаина Раневская не попали во МХАТ.
Провинция. 1923–1931
Провинция – кладбище моих ролей.
Лучшие роли я сыграла в провинции…
Публика была ко мне добра…
Две семьи – Вольф Мессинг – Юрий Завадский – МОНО – Святогорск – Баку – Маяковский – Смоленск и Гомель – Тренев – Архангельск и Сталинград – Пясецкий и Савченко – Снова Баку
Они
По рассказам мамы, могу себе представить после голодного Крыма ее впечатление от Москвы в разгар нэпа, как они втроем – Ирина Вульф, Нина Ольшевская и Норочка Полонская – ходили по бесчисленным кафе в центре Москвы. Все было дорого, но их кавалеры распускали хвосты, доказывая, что нет ничего невозможного. На подаренном маме фотографическом портрете тех лет – молодой Павел Массальский с роковым взглядом и такой же надписью: «…от «безумца-мужчины». В открывшихся пивных барах – раки, моченый горошек, о котором мама потом рассказывала с ностальгическим вожделением, и пиво – с тех пор, наверное, она совершенно не боялась посещать подвальчики.
Иногда вечерами они собирались у Ардовых, сидели допоздна или до утра. Приходили друзья. Мама рассказывала мне, что один раз пришел молодой Вольф Мессинг. Он был сутул и некрасив. Решили проверить его искусство. Мессинг вышел из гостиной, а оставшиеся, спрятав ложку за валик дивана, пригласили его. Он взял Ирину Вульф за руку – ему необходим был такой посредник-медиум – и, сжав ее запястье, быстро пошел к цели, моментально обнаружив ложку. Решили опыт повторить. Когда Мессинг вышел, вначале опять спрятали ложку в шкатулке на столе. Но этого показалось мало. Кто-то предложил заложить конверт в одну из книг. Согласились. Ложку уволили, а конверт положили между страниц в книгу, поставив ее на верхнюю полку. Мессинг вошел и долго водил Вульф вокруг стола, приближаясь и отступая от шкатулки. Потом резко поволок медиума к книжной полке, нашел книгу и извлек конверт. «Мне что-то мешало, вы поменяли условия», – сказал он потрясенным гостям.
Но Ирине Вульф роль медиума не прошла даром. Мессинг пригласил ее на свидание в кафе – напротив телеграфа, где сейчас зеркальный «Макдоналдс». Она твердо решила не ходить: он ей не нравился. На тот же час были назначены занятия в мхатовской студии. Но чем ближе был час свидания, тем чаще она смотрела на часы. Пришло время, и Вульф помчалась к телеграфу. Мессинг ждал ее, сказал, что хочет, чтобы она стала его женой: он может для этого использовать свой «дар», как он это называл, но хочет, чтобы Вульф пошла на это добровольно, что он не будет на нее действовать. Мессинг предложил дать ответ в следующий раз, удобный им обоим. Они попрощались. Ирина Вульф была в панике, это было ужасно. Но Судьба распорядилась иначе: Мессинг надолго уехал, его «дар» Вульф не ощущала – очевидно, на большом расстоянии он слабел, не действовал. «Больше это не повторялось», – вспоминала мама.
Жизнь была замечательна и могла унести ее в неизвестном направлении. Мама рассказывала, что актер МХАТа и вахтанговской студии Юрий Завадский ей долго не нравился, но ухаживал очень настойчиво, а главное – очень красиво: бесконечные цветы, коробки конфет с его изображением в роли Калафа в недавно состоявшейся «Принцессе Турандот»; туалетная вода с тем же изображением. Надо
Это было, наверное, в 1925–1926 годах на Украине, где в отпуске москвичи – Завадский, Вульф, Комиссаров, Марков, Прут, Морес, Кедров, Титова вместе с актерами Киевского театра – снимали комнаты на хуторе Канев в белоснежных мазанках.
Давний друг Раневской и моей мамы драматург Иосиф Прут вспоминал это время:
«Из Москвы тронулись вчетвером: Ирина Сергеевна Вульф, Юрий Александрович, Павел Александрович Марков и я.
По прибытии на место нас прекрасно устроили в уютном домике у великолепной хозяйки, пятидесятилетней вдовы Матрены Гнатовны.
Утром следующего дня Ира и Павел пошли знакомиться с местностью и рынком, а Юрий Александрович вышел посидеть под окнами – на завалинке.
Я что-то записывал в комнате, возле открытого окна, и услышал такой разговор между Завадским и хозяйкой:
– Ну, раз вы вже у моей хате, так расскажите, Юрий Лександрович: хто з вас хто?
– Я – режиссер! – ответил Завадский.
– Это ж як понять?
– Режиссер – человек, который руководит всем на сцене. Вы бывали в театре?
– Ну як же?! Була. У Полтави: смотрела «Запорожца, шо був за Дунаем»! Добре грали!
– Значит, я – режиссер: объясняю артистам, как надо двигаться, как произносить слова, как быть одетыми, и так далее…
– Ясно. А Воня хто? (Это, естественно, про меня.)
– Иосиф Леонидович – драматург. Он пишет все то, что артисты говорят и делают.
– Ага, писменник!.. Ну, а Арина Сергеевна?
– Она – артистка.
– Спивает? Може, танцует?
– Если надо, и поет, и танцует.
– Разумию. За вас – ясно. Ну, а той малый, шо вы Пашкой кличете?
– Павел Александрович – критик.
– Это чево?
– Вот Иосиф Леонидович напишет пьесу и прочтет ее труппе. Артисты, в том числе Ирина Сергеевна, выучат все наизусть. Затем я объясню артистам, как надо играть. А когда все уже будет готово, – приходит Павел Александрович, смотрит представление от начала до конца и потом говорит всем нам, что ему кажется плохо, что не годится, чему зритель не поверит…
– Стой! Значит, Осип робыть, робыть, робыть; Арина Сергеевна – робыть, робыть, робыть; вы – робыте, робыте, робыте… А Пашка прийде, гляне, да тильки каже, шо це гавно, да то – гавно, – так ему за это ще и гроши пла-тють?!
Завадский ничего не мог ответить, не имея возможности что-либо противопоставить столь «железной» логике. Он только развел руками: очевидно, Матрена Гнатовна была права…»
Мама редко останавливалась на житейских подробностях своей 10-летней жизни с Завадским. Я узнал из книг, что это мама перевела Юрия Александровича в категорию «лысых», обрезав как-то у спящего Завадского его прическу «внутренний заем».
Юрий Александрович, по словам мамы, любил днем на отдыхе полежать в тени, тщательно отобрав для чтения несколько книг. Взяв одну из них, он моментально засыпал. Это повторялось многократно. Вероятно, тут и была совершена Ириной Вульф эта отчаянная парикмахерская операция.