Судьба — солдатская
Шрифт:
Курочкин моментально оценил обстановку. Прикинув, куда приземлятся летчики, бросился с обочины через кювет и крикнул:
— За мной!
Откуда только взялись у всех силы. Бежали как звери. По лицам хлестали ветки, ноги во что-то проваливались, но никто не замечал этого.
Когда оказались в густом осиннике, Чеботарев крикнул:
— Они где-то здесь!
— Дальше где-то! — тяжело дыша, прокричал Карпов и бросился вперед через мшистое, зыбкое под ногами болото.
Вскоре Чеботарев увидел свежие вмятины следов.
— Вот они! За мной! — разнесся по болоту его голос, и он кинулся
Сбоку, отмахивая длинными ногами, бежал Закобуня. Остальные были тоже где-то рядом, но из-за кустов и осинника Чеботарев их не видел.
Ноги вязли все сильнее. Вдруг осинник расступился, и метрах в двадцати перед собой Чеботарев увидел возле невысокой жиденькой березки, приютившейся на кочке среди воды, бултыхающегося в трясине немца. Одну руку он тянул к свесившейся над ним гибкой березовой ветке. Ужас стыл в глазах гитлеровца. И когда он заметил Чеботарева, то, показалось Петру, глаза его на какое-то мгновение просветлели, в них сверкнул огонек надежды, потому что в нем, Чеботареве, он, враг Чеботарева, увидел своего спасителя. Вытянув вверх руки — сдаюсь, мол. — немец вытаращил глаза на ставшего перед ним у края трясины Чеботарева со вскинутым пулеметом и стал погружаться в болото все глубже.
Чеботарев в горячке чуть было не выстрелил, но, увидев эту хватающую воздух руку, эти просветлевшие на мгновение глаза, вдруг вспомнил вчерашний разговор с Зоммером о том, что немец немцу — рознь, и опустил ствол пулемета.
Выскочил из-за осинки Курочкин с бойцами.
— Где второй? — хрипло выкрикнул он и тут же приказал трем бойцам бежать назад, обследовать место приземления и идти по второму следу; а если там парашют один, то искать второй.
Закобуня ломал в стороне осинку, чтобы подать конец ее ствола немцу и вытянуть его из трясины, но Карпов опередил его, сунув барахтающемуся из последних сил гитлеровцу винтовку штыком вперед. Гитлеровец, видно, уже понял, что его не убьют, хотя, пока его вытягивали, за штык держался судорожно сжатыми пальцами и все поглядывал то на бойцов, то на дуло — ждал выстрела.
Когда немец — упитанный, длинный, в прилипшем к телу летнем комбинезоне, перехваченном в талии ремнем с пустой, полной болотной грязи кобурой, — поднялся сначала на четвереньки, а потом на ноги с поднятыми вверх руками, Курочкин с угрозой в голосе спросил его:
— Где второй? — и, тут же поняв, что гитлеровец не говорит по-русски, повторил, употребив весь свой запас немецких слов: — Цвай где? Цвай, спрашиваю?
Для ясности он показывал на пальцах, что спускалось их двое.
— Цвай? — фашист пытался улыбнуться; дергая щекой, заговорил что-то по-своему.
Эта сцена вызвала у некоторых улыбку, а Чеботарев, обращаясь к немцу, насмешливо бросил:
— Каля-баля… Вот не убегал бы, сухим бы остался.
— Хиба так можно? — вставил Закобуня. — Это тебе не дома: мы часть болот специально не высушивали — вас топить в них теперь будем.
Немец сразу сник, а когда Курочкин, шикнув на Закобуню, еще ближе подступил к нему, совсем растерялся.
— Я тебя спрашиваю, где цвай? — проорал сержант. Курочкину было обидно, что он, командир в роте далеко не из последних, упустил врага.
Вернулись посланные искать второго.
— Два там парашюта,
— Не сквозь землю же он провалился! — посмотрел на них Курочкин.
И вдруг немец по тому, видно, как простодушно — даже с каким-то любопытством — поглядывали на него красноармейцы, как все-таки не злобно суетится их командир, утвердился в мысли, что расстрел ему не грозит. И на лице его появилась злобная усмешка, под рыжей челкой на низком выпачканном болотной тиной лбу запульсировала жилка. Он выпрямился, перестал трястись. Сказал с достоинством, хотя руку выбросить, как было принято у фашистов, вперед-вверх побоялся:
— Хайль Гитлер! Рус капут!
Чеботарев стиснул зубы. Снова вспомнил слова Зоммера о разных немцах. Смуглое лицо Закобуни совсем почернело, и он выругался, а Сутин, стоявший сбоку от сержанта Курочкина, с силой ударил гитлеровца в ухо. Немец покачнулся, но устоял.
— А бить пленных нельзя, — сказал он вдруг по-русски, медленно цедя слова. — Надо знать международную конвенцию. — И прошептал: — Мужичье!
— Где второй? — ошеломленный тем, что немец говорит по-русски, грозно подступил к нему Курочкин.
— В болоте он. Утонул. Ранен был. Я его понес и провалился. Не его же спасать, если сам тонешь, — с пренебрежением проговорил пленный.
Сутин, грозно посмотрев на пленного, посоветовал Курочкину:
— Пусть достанет. Может, у того документы какие важные.
Когда гитлеровец выволок напарника, все увидели, что череп у того проломлен ударом пистолета. По телу Чеботарева поползли мурашки.
— Какой подлец! — громко прошептал он, посмотрев на пленного. — Товарища убил, чтобы себя спасти.
Сутин с ехидцей поправил его:
— У них не товарищи, а приятели, — и сострил: — От слова «приятный». А приятной и баба не всегда бывает.
Это он мстил Петру за реплику во ржи. Но его никто не слушал. Каждый по-своему выражал вслух негодование поступком гитлеровца.
— Вот зверье! Убил и стал на него, чтобы не засосало самого… — возмущался Закобуня.
Мертвый был летчиком. Сняв с него планшет с картой и вывернув карманы его летной куртки, все задумались, что с ним делать. Наконец Курочкин решил по-своему: он приказал пленному столкнуть труп в трясину. Тот сделал это хладнокровно. Сутин поглядывал, как уходят в болотную тину обутые в хромовые сапоги ноги мертвого немца, не выдержал и пожалел — хороший, мол, хром, снять бы надо, не по-хозяйски. Курочкин обрезал его:
— Бессовестный! Больше чтобы подобного я не слышал. Не хватало нам иметь мародера.
Пленному гитлеровцу связали брючным ремнем на спине руки и повели его к шоссе.
Чеботарев шагал за ним. Закинув за плечо пулемет, думал: «Вот они какие бывают, Федор, немцы! Похуже и тех, о которых ты говорил с ненавистью».
Вышли на шоссе. По противоположной кромке дороги устало брели беженцы. Пленный не очень громко, но так, чтобы слышали бойцы, проговорил:
— Через неделю-две падет Ленинград, к осени — Москва. И куда они бегут? От нас не убежишь. Мы уже на Двине. Крунтспилс взяли. Дороги между Псковом и Лугой уже фотографируем — сверяем точность карт… Ребята вы хорошие, вам надо думать о сдаче — фюрер воюет с большевиками…