Судьба средней линии
Шрифт:
Солженицын даже не в состоянии процитировать его без того, чтобы не прервать на полуслове. Динур говорит: после присоединения Польши правительство обещало евреям права и сделало попытки их осуществить, но начались массовые изгнания из деревень, и было введено двойное налоговое обложение. Солженицын ернически выделяет курсивом все глаголы и вставляет в скобках: обещания исполнялись, попытки были успешными, изгнания из деревень никогда не осуществлялись, налоговое обложение последовательно не взималось...
И добавляет к цитате: "Если такое изложение истории считать объективным - то до истины не договориться" (с. 131). Я бы добавил от себя - если так обращаться с источниками, то и браться за
По той же причине Солженицын умалчивает о важных с точки зрения русско-еврейской истории событиях, выпячивает другие, более чем второстепенные, водружает их во главу угла, решительно ломает иерархию смыслов и значений. "Протоколы Сионских мудрецов" - этот поистине "выдающийся вклад русской правой" в становление антиеврейской идеологии минувшего столетия - и вся общественная полемика вокруг них, упомянуты мимоходом. Иначе и быть не может: если рассказывать о них, то вся концепция разлетится в пух и прах и окажется, что государство российское вовсе не стоит у истоков христианского милосердия по отношению к евреям...
Главная тенденция конца XIX в.
– стремительное обнищание еврейского местечка и не менее стремительная пролетаризация русских евреев (как раз и объясняющая появление Бунда и взрыв революционной активности еврейских рабочих) - вообще не упомянуто.
Нет еврейского рабочего класса - и все тут. Действительно, ведь еврей, по Солженицыну, всегда использует чужой труд, крестьянский либо промышленный, - какой из него пролетарий! Еще скажите, что Иосиф-плотник был евреем!
Поэтому когда где-то среди цифр всплывают 35% евреев, занятых на рубеже XIX-XX вв. в промышленности, догадливый читатель сразу поймет: речь идет о еврейских предпринимателях, владельцах предприятий и заводов, - и справедливо ахнет от ужаса: "Это ж два миллиона эксплуататоров-кровососов!". Поэтому и еврейское революционное движение возникает у Солженицына на пустом месте, как бессмысленно-разрушительное подражание русской революции, без каких бы то ни было культурных и социальных причин, иными словами - как очередная еврейская оплеуха русскому государству в ответ на дальновидный отказ этого государства проводить в жизнь варварские антиеврейские Временные законы Игнатьева. Зато десятистепеннейший эксперимент с насильственной попыткой привязать евреев (по преимуществу - городских жителей) к земле и превратить их в пахотных крестьян занимает первостепенное место (c. 71-81).
Что за невидаль, возразит смущенный читатель, замалчивать источники. С кем не бывает: одни источники процитировал, другие - нет.
Увы, возражу я, есть такие области человеческого знания, где сознательное замалчивание источников называется словами, лежащими за пределами литературной публицистики. Скажем, при разговоре о еврейских погромах.
К неспешному выводу, что евреи сами были виновниками погромов, Солженицын подводит нас в три этапа. Сперва он изымает из своего рассказа любое упоминание о том, что накануне первой русской революции государственный аппарат, консервативная пресса и МВД взяли на вооружение метафорику и тактику ультраправых. Лишь постфактум, как бы вспомнив о чем-то малозначительном, Солженицын упоминает о Союзе русского народа "жалкой, бессильной и безденежной партии", вряд ли способной на что-либо путное (с. 405-407).
Затем Солженицын рассказывает о евреях - участниках революционного движения: анархистах, большевиках, бундовцах - стреляющих, бросающих бомбы, готовящихся к захвату власти. И вот уже на фоне хиреющей под забором, спившейся и вызывающей разве что жалость черной сотни
А теперь можно порассуждать и о погромах - иными словами, о том способе самозащиты, к которому прибегло несчастное русское правительство, чтобы от этих вооруженных еврейских молодчиков защититься.
Солженицын и здесь проводит тщательную селекцию. О киевском погроме он рассказывает только по отчетам полиции - хотя история русской революции однозначно показала, что этот жанр - доносительский, доверять ему не следует.
Так, например, после полицейского расследования киевского погрома два десятка русских офицеров из киевского гарнизона, отнюдь не революционно настроенных, опубликовали открытое письмо, заявив, что полицейское расследование этого погрома - бесстыдная ложь. Да и Сухомлинов, новый киевский губернатор, был уверен, что его предшественник, при котором произошел погром, не поленился подлить масла в огонь.
Но автор книги "Двести лет вместе" прислушивается только к одной линии - полицейско-государственной, и вот у него уже "сенаторская ревизия" именуется "высшим классом достоверного расследования" (с. 371). Когда под рукой таких материалов не оказывается, а есть только другие - где сами русские государственные чиновники однозначно разоблачают полицию и власть как организаторов погромов, Солженицын их изымает из обихода.
Например, по Белостокскому погрому есть более сотни страниц думских отчетов; стенограммами Думы автор книги охотно пользуется - но только не в этом случае.
В результате о погромах Солженицын судит по доносам правых газет и полиции. О жертвах - по доносам. Здесь есть о чем задуматься автору "Гулага".
СТИЛЬ
А что остается? Какие источники - с точки зрения обычного читателя, весьма обильно представленные в книге - использует Солженицын?
Этот вопрос связан с двумя обстоятельствами. Во-первых, нужно понять, кому дозволено высказываться по еврейскому вопросу в книге "Двести лет вместе" и почему. Во-вторых, важно понять как Солженицын использует свой материал, как он его располагает и комбинирует - иными словами, как у него историко-культурный материал пригнан к авторскому стилю. Остановимся на первом обстоятельстве. Здесь все очевидно: Солженицын охотно дает слово всем без исключения критикам русского еврейства.
Государственным мужам, ругающим евреев за нежелание заниматься производительным трудом и за хищническое отношение к крестьянству. Ассимилянтам-прогрессистам, а еще лучше - выкрестам, вроде Никитина, обрушивающимся на соотечественников, заплесневевших от Талмуда и замкнутости.
Сионистам, высмеивающим жалкие потуги евреев стать полноправными членами русского общества. Ассимилянтам-охранителям, негодующим по поводу ухода еврейской молодежи в революцию. Революционерам-большевикам, клеймящим бундовцев за узколобый национализм. Снова государственным мужам, возмущенным еврейским засильем в университетах и стремлением евреев улизнуть в Америку - только чтоб не служить в армии, - словом, всем, кто вбивает в русско-еврейские отношения солженицынский же "каленый клин".
Солженицын редко комментирует цитаты, по большей части берет их из вторых рук, но при этом не утруждает себя даже упоминанием того, что говорит об этих цитатах источник, из которых он их заимствует. Эти цитаты включаются в текст книги на правах авторского голоса. Кавычки становятся как бы ненужными, поскольку стилистически Солженицын полностью с ними солидаризуется.
Полифония, которую отметили поспешные критики книги, - мнимая. Солженицын использует исключительно монолог, как бы соглашаясь со всеми, кого он допустил на страницы книги порассуждать о русских евреях.