Судьба высокая «Авроры»
Шрифт:
Белышев и Захаров стояли в ходовой рубке. Рулевой Алексей Аникеев занял место у штурвала. Захаров нервничал, покусывая губу. На ней проступила кровь.
— Нам бы отойти от стенки, а там не страшно, комиссар, — сказал он.
Толчки машин, сотрясавшие корпус корабля, словно прокатывались по телу Белышева. Всем существом он почувствовал: ожила громада крейсера — дышит, пульсирует, вздрагивает от нетерпения.
Напряжение последних минут вытеснило тревогу. Еще четверть часа назад могла разыграться трагедия. Команда, узнав, что Эриксон отказался
— Довольно нянчиться! За борт контру!
Он увлек за собой десяток горячих голов и наверняка натворил бы бед, если бы не леденящий окрик Куркова. Белышев, не мешкая ни секунды, поставил у офицерского салона часовых…
Палубы дрожали, как в ознобе. Впереди простиралась ночная муть, плотная и тревожная.
— Согласен! Согласен! — услышал Белышев. Размахивая бескозыркой, бежал Лукичев. — Командир согласен!
Лукичев был старшим над часовыми, приставленными к каюте Эриксона.
— Снять часовых! — распорядился Белышев. — Пусть ведет!
Захаров, облегченно вздохнув, занял привычное место у штурвала. Белышев потеснился — командир стал у машинного телеграфа. Бинокль на груди тускло отсвечивал большими окулярами.
Крейсер, подаваясь то вперед, то назад, работал винтами, размывая отмель, образовавшуюся за год стоянки.
— Отдать кормовой!
Пучки света, струясь из иллюминатора, осветили взбудораженную воду. Полоса, отделяющая крейсер от стенки, росла, расширялась. Навстречу наплывала густая мгла, и лишь где-то в глубине Английской набережной, как вызов мраку, одиноко мерцало окно, повиснув над черной бездной.
Что-то щемяще-тревожное было в этой тишине, в этой темени, объявшей воду и небо. Напряжение росло. Ждали: вот сейчас грянут из мрака пулеметы, полоснут свинцом по мостику, по палубам. Но было тихо. Лишь за бортом слышался негромкий плеск.
Когда вышли на середину реки, задул ветер. Он подхватывал капли моросящего дождя, швырял их в лицо. Впереди — ни зги. Непроглядная, глухая стена. Стучали машины. Горячие толчки отдавались у Белышева в груди.
«Аврора», не раз пересекавшая моря и океаны, совершала самое короткое плавание, но это было великое плавание.
Где же Николаевский мост? По времени пора!
Черная мгла, дождь. Нервно шевельнулся безмолвный Эриксон. И вдруг возглас сигнальщика:
— Мост! Вижу мост!
Резкая команда в рубку:
— Впереди мост! И секунду спустя:
— Малый назад! Полный назад!
Бурлит за кормой вода, упруго расступаясь под тяжестью крейсера.
— Отдать якорь!
Казалось, с борта плюхнулась в воду тяжелая рыбина.
— Мост, — сказал Эриксон Белышеву. — Моя миссия завершена…
Прожектор «Авроры» перекинул световой столб к набережной, метнулся к Николаевскому мосту, вырвав из мрака его массивные, овальные быки и разъятый, вздыбленный пролет. По мосту заметались юнкера. За пустым пролетом — броневичок. Он кажется маленьким, почти игрушечным.
Белышев, напрягая голосовые связки, командует в мегафон:
— Эй,
Орудия медленно поворачиваются в сторону Николаевского моста. Жерла смотрят в упор. Видят ли их юнкера? Свет ярок, как солнце.
Очевидно, разглядели. Или не усомнились в угрозе комиссара. Броневичок задним ходом скатился с моста, словно его сдуло порывом ветра.
Небольшая группа юнкеров задерживается на одном из пролетов. Какая-то фигурка мечется с револьвером в руке. Очевидно, офицер.
Неужели решили обороняться?
Белышев направляет бинокль: да, офицер что-то кричит, что-то внушает, но группка тает на глазах. Вот и офицер, оглянувшись на «Аврору», побежал. Мост очищен!
На полубаке, на шканцах засвистали, заулюлюкали, загремели каблуками матросы, а крепкое русское слово полетело в ночь, вдогонку за юнкерами, ослепленными могучим прожектором.
— Десант — на берег! Свести мост! — скомандовал Белышев.
На воду быстро спустили шлюпку с десантом вооруженных матросов. Круглолицый, дюжий, хриплоголосый электрик Дионисий Ващук, возглавивший десант, бросил гребцам кратко:
— Жми, братва!
Весла разом ударили по воде.
Было 3 часа 30 минут ночи. 25 октября.
В полевом штабе, созданном по решению ЦК РСДРП (б), большая карта столицы, она испещрена пометками. Красные пометки обозначали — свои, черные — враги.
Гарнизон Петрограда, все рабочие — на стороне ВРК. Из Кронштадта, из Гельсингфорса на помощь рабочим и солдатам спешат матросы Балтфлота.
На стороне Временного правительства остались: в Зимнем дворце — школа прапорщиков, женский батальон, инженерная школа, часть Ораниенбаумской школы прапорщиков; в штабе округа — бойцы ударного батальона; на Дворцовой площади — орудия Константиновского артиллерийского училища, заставы и патрули юнкеров.
Временное правительство наступать не помышляло, надеясь получить подкрепления.
Не обошлось без колеблющихся, выжидающих, объявивших себя нейтральными: 1-й, 4-й и 14-й казачьи полки, Павловское училище, Михайловское артиллерийское училище, артиллерийская кавказская бригада, инженерное училище, самокатный батальон, автомобильная школа, автобронеотряд…
Противоборствующие силы группировались, перегруппировывались. Там, где на карте пестрели номера полков, в Петрограде змеились улицы, раскинулись проспекты и площади, по которым уже двигались войска.
Пружина предстоящего сражения неумолимо сжималась, чтобы в нужный момент разжаться с небывалой силой и яростью.
Моросящий дождь густой сеткой повис над городом. Плотное небо навалилось на макушки соборов. Казалось, вот-вот оно опустится еще ниже и скроет от глаз передвижение войск.
Рабочие, красногвардейцы, солдаты нескончаемо двигались улицами, переулками, проспектами. Полки, дружины, сводные отряды обкладывали Зимний. Изредка вспыхивала и быстро гасла перестрелка — стихийная, шальная, нервная.