Судьба Жана Морена
Шрифт:
Опрашивая каторжников и надзирателей, судовладелец сумел осмотреть все участки в порту. Перед ним предстала картина, способная растрогать даже каменное сердце. Однако наш филантроп ничего не замечал вокруг, кроме каторжников в красных колпаках. Его пытливый взгляд устремлялся то в одну сторону, то в другую; он всматривался в каждого, пытаясь выискать в толпе того единственного, который никак не ждал посещения. Поиски казались тщетными.
Но вдруг марселец, уже потеряв надежду, буквально застыл на месте — его взгляд остановился на заключенном, тащившем в упряжке с другими бушприт. [6] Номер каторжника — две тысячи двести двадцать четыре — был
6
Бушприт — горизонтальный или наклонный брус, выступающий вперед с носа судна; служит для вынесения вперед носовых парусов.
III
Носивший номер две тысячи двести двадцать четыре был крепкий мужчина, лет тридцати пяти, отличного сложения. Глаза его горели жизненной энергией и решительностью, открытое лицо выражало ум и смирение, но не покорность скотины, а разумное подчинение человека роковому стечению обстоятельств.
Скованный цепью с каким-то жестоким и злобным стариком, номер 2224 резко от него отличался, ибо был благороден, если можно так сказать о каторжанине.
Шла сборка мачты на недавно построенном корабле. В такт движениям хриплые голоса выкрикивали песню о «вдовушке»-гильотине [7] — вдовы для тех, с чьих плеч она сносила головы:
7
Гильотина — орудие для обезглавливания осужденных на казнь, введенное во Франции во время Великой французской революции по предложению врача Ж. Гийотена.
Господин Бернардон терпеливо дождался перерыва. Интересовавшая его пара воспользовалась передышкой, чтобы немного передохнуть. Старик растянулся прямо на земле, а молодой мужчина продолжал стоять, опершись на лапы якоря.
Марселец подошел ближе.
— Друг мой, — молвил он, — мне бы хотелось поговорить с вами.
Пытаясь приблизиться к собеседнику, номер 2224 натянул цепь, что сразу вывело старика из дремы.
— Эй, ты! — крикнул он. — Не можешь постоять спокойно? Или вздумал якшаться со стукачом?
— Брось, Ромен! Нам нужно поговорить. Потрави цепь со своего конца.
— Еще чего! Это моя половина.
— Ромен!.. Ромен!.. — негодующе повторил номер 2224.
— Ну ладно! Давай разыграем, — буркнул старик и достал из кармана замусоленную колоду карт.
— Идет, — ответил молодой.
Цепь, которой они были скованы, состояла из восемнадцати звеньев по шесть дюймов в диаметре. На каждого, таким образом, приходилось по девять дюймов, что предоставляло беднягам строго ограниченную свободу передвижения.
Господин Бернардон шагнул к Ромену.
— Я покупаю вашу половину цепи, — сказал он.
— Сколько дадите?
Торговец достал из кошелька пять франков.
— Целых пять франков!.. — восхитился старик. — По рукам!
Схватив деньги и тут же куда-то их спрятав, Ромен потравил свою половину цепи и улегся на прежнее место, подставив спину солнцу.
— Что вам нужно? — спросил номер 2224.
Марселец, пристально взглянув на него, произнес:
— Если не ошибаюсь, Жан Морена, приговоренный к двадцати годам каторги за убийство и кражу. Половину срока вы
— Все верно.
— Вы сын Жанны Морена из деревни Сент-Мари-де-Мор.
— О, моя бедная матушка! — печально вздохнул заключенный. — Что с ней? Она умерла?
— Девять лет назад.
— Правда? Но, сударь, откуда такая осведомленность?
— Какое это имеет значение? — уклонился от разъяснений господин Бернардон. — Главное сейчас — то, что я хочу спасти вас. Слушайте и не перебивайте. Через два дня будьте готовы к побегу. От моего имени заплатите вашему напарнику за молчание. Когда приготовитесь, я скажу, что делать дальше. До встречи!
Оставив заключенного в полном недоумении, марселец продолжал спокойно осматривать порт. Он еще немного прошелся по территории, заглянул в мастерские, а через некоторое время уже сидел в экипаже, и лошади рысью уносили его прочь.
IV
За пятнадцать лет до того дня, когда между господином Бернардоном и заключенным под номером 2224 состоялась короткая беседа на тулонской каторге, семья Морена, вдова и двое ее сыновей — Пьер, которому в ту пору исполнилось двадцать пять лет, и Жан, пятью годами моложе, счастливо жили в деревне Сент-Мари-де-Мор.
Молодые люди столярничали, работы хватало как в родной деревне, так и в соседних селах. Оба хорошо знали дело, и спрос на их труд был одинаково велик. Что же касается личного уважения, то люди относились к ним по-разному, и недаром. Младший брат, старательный и спокойный, нежно любил мать и в этом смысле мог служить примером для всех сыновей в деревне. Старший — вспыльчивый и раздражительный, частенько напивался и становился зачинщиком ссор, даже драк. Но, пожалуй, больше всего ему вредил его язык. Пьер то и дело, не стесняясь, прилюдно, проклинал свою жизнь в этом маленьком, затерянном в горах уголке, говорил, что отправится в дальние страны, где можно с легкостью сколотить целое состояние, чем вызвал настороженность у крестьян. Вот почему к Жану относились с симпатией, Пьера же считали сумасбродом, способным как на хорошее, так и на дурное.
А в общем-то в семье Морена царили мир и покой. Оба парня как сыновья не заслуживали упреков, а как братья всем сердцем любили друг друга. Любой забияка в округе знал: тронь он одного из них — сразу будет иметь дело с двумя.
Первым несчастьем, потрясшим семью, стало исчезновение старшего брата. В день своего двадцатипятилетия, он, как обычно, отправился на работу в соседнюю деревню и пропал. Напрасно в тот вечер мать и брат ждали возвращения Пьера: он не вернулся.
Что же случилось? Может, по привычке задира ввязался в какую-нибудь драку? А может, стал жертвой несчастного случая или преступления? Или просто сбежал? Ответа па эти вопросы так никто и не узнал.
Безутешным было горе матери. Однако постепенно, поддерживаемая любовью второго сына, тетушка Морена хоть и с печалью в сердце, но покорилась судьбе. Младший сын стал для нее единственной опорой и отрадой. Так прошло пять лет. А на шестой год, когда Жану исполнилось двадцать пять, другая, еще более страшная беда, обрушилась на и без того жестоко пострадавшую семью.
Неподалеку от домика Морена родной брат вдовы Александр Тиссеран держал единственный в деревне постоялый двор. У дядюшки Сандра, как обыкновенно называл его Жан, жила его крестница Мари, взятая в дом еще девочкой после смерти родителей. Мари с радостью помогала своему благодетелю и крестному вести хозяйство в скромном пристанище для путников. Ей было восемнадцать, когда Жану исполнилось двадцать пять. Из неуклюжего подростка Мари превратилась в нежную, красивую девушку, и вот настал день, когда юноша полюбил как невесту ту, к которой до сих пор относился как к сестре. Он влюбился со всем жаром благородной души, не переставая при этом, конечно, горячо любить и почитать мать.