Судьба. Книга 1
Шрифт:
— Засудит Чары русский суд, — угрюмо сказал Бекмурад-бай. — В Сибир повезут… умрёт он там.
Пристав усмехнулся.
— В Сибирь дураков посылают, а умные поближе ходят. Не бойся, бай! Ты вот что сделай: раздели деньги, которые хотел этой бабе отдать, на две части. Половину снеси судье. А вторую половину я нужному человеку презентую. Поговори хорошенько со своим арчином. И брату накажи, чтобы первое время где-нибудь подальше от людских глаз погулял.
— Не успокоится Оразсолтан, — усомнился Бекмурад-бай, повеселевший от слов пристава, — опять заявления писать начнёт, в Ташкент напишет,
— Пускай
Последние слова относились к переводчику. Папироса упала в угол на стопку каких-то бумаг и оттуда поднималась подозрительная струйка дыма. Переводчик схватил стоящий на столе кувшин и поспешил к месту начинающегося пожара.
— Осторожнее с водой! — предупредил пристав. — Там заявления разные, их ещё разбирать надо… Между прочим, Бекмурад, тебе не кажется, что у этой бабы, у Оразсолтан, есть умный советчик? А мне кажется. Заявления ей грамотные пишет, учит, что и где говорить. Ты думаешь, она сегодня свои слова кричала? Как бы не так! «Честь продаёте, кровь продаёте!». Это, брат бай, научил её кто-то таким словам. И я даже полагаю, что это не местный демократ, а, похоже, из наших, из русаков кто-то. Но я его, бестию, накрою, у меня долго не поагитируешь, каналья!.,
Пристав оказался проницательным человеком. Сработало здесь полицейское чутьё или помогла простая случайность, но вывод его был очень близок к истине. Вот что произошло за день до последнего заседания дивалов.
Оразсолтан-эдже сидела в своей одинокой кибитке (Сухан Скупой переселился на новое место) и плакалась на судьбу неизменной подруге Огульнияз-эдже.
— Вот у меня ни кола, ни двора. Земли нет, воды нет. Как жить буду? Как Дурды воспитывать? Ведь он. только ростом взял, а умом ещё дитя, за ним глаз материнский нужен… Когда доченьку мою увезли, арчин Меред вспомнил обо мне, покровительство своё предлагал. А теперь молчит. И все молчат…
— Эх-хе, Оразсолтан, что на арчина кивать… Арчин — что сурок: где зерном пахнет, туда он и поспешает. От чистого сердца, что ли, он помощь тебе предлагал? Сама ведь ты поняла, почему он в покровители набивался. Все люди нынче говорят: «Меред у Бекмурад-бая хотел отобрать Узук, чтобы самому на ней жениться». Вот что говорят люди! А у него, у старого козла, две жены — и с теми он сладу не Найдёт. Помнишь, какие ом слова говорил, пыжился: «честь», «вера», «совесть»… Где у него, окаянного, честь и совесть!
— Правда, Огульнияз, бессовестным Меред оказался. Денег-то сколько собрали на спасение Узук, Куда дели? Девочку мою не спасли и деньги людям не вернули.
— Они вернут, гляди! У них пасти, как у волков, ненасытные. Что попало — назад не вырвешь. Без конца воруют, обирают народ. Лопнут они когда-нибудь, проклятые! Лопнут и сдохнут!
— Аксакалы наши тоже… Не могли Мереда усовестить…
— Э-э-э, аксакалы… Чёрная свинья, белая свинья — всё равно свинья. Эти аксакалы наверно и деньги делили с Мередом. Гляди, ещё снова пойдут собирать! Ну, пусть только придут
— Нет, сестрица, не ответили… Столько я этих заявлений подала — счёт потеряла. Все они пропадают, как камень, в реку брошенный… Дороги мои разбиты и двери, куда стучусь, закрыты. Не тягаться мне с Бекмурад-баем. Он своими деньгами все пути мне закрыл. Предки наши говорили: «С сильным не борись, с быстрым не состязайся в беге». Видно, правильно говорили. Куда ни пойдёшь, всюду тебя в грудь толкают. Спасибо ещё, есть такие люди, как Сергей, который на водяной машине работает. Четыре заявления мне писал, дай ему аллах долгих дней. Где бы я атбекаду денег нашла? А Сергей сам предлагает. Я ему говорю, если это, мол, последнее, затеряют, напиши мне в Ашхабад или прямо в Ташкент, полуцарю,
А он мне, сыпок, отвечает: «Эва, тётушка будет гибернадир [101] твои заявления читать! В Мары щенки сидят, в Ашхабаде — овчарки, а в Ташкенте — волкодав огромный и мордастый. Со щенками, тётушка, легче справиться. Хоть и прожорливы, да всё большая кость может им поперёк горла воткнуться. А того гибернадира-волкодава ничем не накормишь». Вот как мне Сергей сказал.
— Э-хой… вот русский человек, а русских ругает.
— Ты туркменка, а ругаешь арчина Мереда.
101
Гибернадир — искажённое «губернатор».
— Верно, сестрица Оразсолтан, ругаю окаянного. Да и как его не ругать! А Сергей, тот, водяной — человек хороший, мне о нём Клычли-джан говорил.
— Да-а. С тех пор, как умер отец детей, я часто хожу к Сергею посоветоваться или заявление написать. И жена его, пошли ей аллах здоровья и много детей, тоже приветливая женщина. Всегда чаем меня напоит, угостит. Прямо, как туркмены они — всем поделиться готовы. Только вот не понимает она язык наш, если что хочет сказать, Сергея просит, а тот по-нашему говорит — от туркмена не отличишь. — Хорошие люди… Я сама собиралась проведать их, да всё недосуг… и неудобно как-то… Давай вместе сходим?… Ай, смотри, двое идут… сюда идут! Кто это? По-моему, один Клычли, а? Я его просила узнать в городе о твоём заявлении. Наверно, узнал, весть несёт… А второй — кто же это?
— А второй — Сергей…
— Вах!.. Он бывал раньше у тебя?
— Первый раз идёт… Может, дай бог, хорошую новость несёт…
Пока Оразсолтан-эдже кипятила для гостей чай, доставала лепёшки, принесённые ей Огульнияз-эдже. подошли несколько односельчан, заметивших Сергея и заинтересовавшихся, зачем «водяной русский» пожаловал в кибитку вдовы Мурада-ага.
Сергей знал не только язык, но и все обычаи туркмен, поэтому знакомство состоялось быстро и непринуждённый разговор потёк широким спокойным арыком. Естественно, говорили в основном об убийстве Мурада-ага и связанных с ним событиях. Сергей, пришедший, конечно, неспроста, умело направлял нить разговора, время от времени вставлял едкие, колючие реплики.