Судьба. Книга 1
Шрифт:
Подошедшая во время разговора, Амангозель-эдже энергично поддержала мужа:
— Конечно, ты прав. Что случилось, то случилось. Хоть век ходи отвернувшись, а дочь всё равно не забудешь. Лучше уж попытаться добром. Поселитесь здесь, обживётесь. Уста умное советует.
— Хорошо, я останусь, — согласился Мурад-ага. — Тогда уж я поживу до тех пор, пока хлопок соберём, а потом пойду с женой о переезде говорить… Хотел было ей весточку о дочери поскорее сообщить, но, думаю, не очень обрадует её эта весточка. Пусть уж осенью сразу обо всём расскажу.
Солнце
Подошёл белудж Гулам, работник Бекмурад-бая, поздоровался.
— Алейкум эссалам, — приветливо ответил Мурад-ага. — Как дела, Гулам-хан?
— Ай, слава богу, ага, всё хорошо. А у Баскак?
— Тоже неплохо. Вода сильно идёт, полив добрый будет.
— Вы исполу у Аннагельды-уста работаете?
— Пока нет, но на будущий год, аллах поможет, арендовать думаю… Тебя, кажется, младший бай зовёт. — После встречи с Узук Мурад-ага начал интересоваться своими «родственниками» и уже знал многих из семьи бая.
Чары был сердит. Старшие братья по различным делам частенько отлучались, а ему, как младшему, больше приходилось сидеть дома и выслушивать бесконечные жалобы матери, причин для которых старуха находила по десятку иа день. Последнее время, узнав, что в селе живёт отец «босячки», она всполошилась и непрерывно зудела, как осенняя муха:-«Неспроста этот пастух именно в наше село заявился! Замышляет что-то… Пастухи, они все колдуны. Того и гляди, заклинаньями призовёт беду на нашу голову… Ты присматривай за ним, сын мой, глаз с него, подлого, не спускай».
Брюзжание старухи раздражало, и Чары, вначале довольно равнодушно воспринявший известие о Мураде-ага, всё больше и больше наливался желчью против ни в чём неповинного работника Аннагельды-уста. Чёрт его знает, может, он и в самом деле колдун, высматривает, как бы им зло какое причинить.
Недаром он и людей сторонится, ни с кем из оборванцев дружбу не водит. Вероятно, права мать, опасаясь дурного глаза. А тут ещё этот босяк Гулам вздумал якшаться с колдуном!
— Ты чего дела бросил, в холодке прохлаждаешься! — накинулся Чары на Гулама, с трудом сдерживая желание стукнуть его кулаком по тощей шее.
— Никуда я не уходил, хозяин, — оправдывался Гулам. — Только двумя словами с ага перекинулся.
— Знаю я ваши «двумя словами»! Когда твоя очередь поливать?
— После полудня. Так мираб [95] распределил.
— А сейчас кто поливает.
— Мурад-ага.
— Иди, открой воду в наш арык!
— Там Мурад-ага недавно полив начал. Его время не кончилось. В полдень мираб придёт, скажет…
— Что ты мне мираба в глаза тычешь! Я сам мираб! Велено тебе — иди и открывай. Наши женщины уже прочли полуденную молитву, а ты тут чешешь бока, своё время другим
95
Мираб — выборное лицо, ведающее распределением поливной воды.
— Не могу я такое сделать, хозяин, — виновато сказал Гулам. — Грех чужую воду забирать, а до полудня ещё не скоро — во-о-он где солнце…
— Солнце, — передразнил Чары. — Где я захочу, там и будет солнце. Убирайся к чёрту, с моих глаз, оборванец паршивый! Сегодня же со двора сгоню. Дай сюда лопату!
Увидев, что Чары разрушает запруду, Мурад-ага подбежал к нему.
— Не время ещё, братец Чары, нам до полудня положено поливать.
Чары, не слушая его, продолжал со злостью ковырять землю.
— Не веришь, я за мирабом сейчас схожу.
— Иди, если тебе надо, а мне не надо, я сам своё время знаю.
Мурад-ага схватился за лопату Чары.
— Братец мой, умоляю, не делай плохого дела.
— А ну, брось! — Чары грозно шевельнул усами. — Ты за чью лопату хватаешься, бродяга!
— Бросил, уже бросил, братец Чары, не сердитесь… Только не разрушайте запруду, не будьте несправедливым…
— Отойди прочь!
Вода заурчала, как выпущенный из клетки зверь, и ринулась в широкий арык Бекмурад-бая.
— Не греши перед богом, не трогай чужую воду! — закричал Мурад-ага и с силой, неожиданной для его болезненного облика, оттолкнул Чары в сторону. Чары злобно ощерился, хакнул и ребром лопаты рубанул старика по голове. Мурад-ага упал, а Нары, не помня себя, стал бить его лопатой куда попало.
Работавшие поблизости дайхане, услышав хриплые, бессвязные выкрики, побежали к месту происшествия, схватили Чары за руки. Он вырывался, бил людей ногами, хрипел, на губах его пузырилась пена.
Мурада-ага вытащили из арыка. Весь в крови, он не подавал признаков жизни. С жалостью глядя на него, люди тихо переговаривались:
— Убил беднягу бешеный…
— Истинно бешеный — сорок дней ему жить осталось.
— Хорошо бы столько…
— До каких пор терпеть беднякам!
— До тех пор, пока яйцо шерстью покроется.
— Бедный Мурад-ага, даже не шевелится…
— Его душа уже в райские двери стучится…
— Ай, люди, совсем плохое дело случилось!
— Говорят, он первый на Чары напал.
— Конечно, как та овца, которой гиена сказала: «Если я тебя, овечка, не съем, то ты меня съешь».
— Без ума надо быть, чтобы зазря погубить человека!
— Когда ум раздавали, кое-кто на сеновале лежал.
— Эх, и отольются когда-то бедняцкие слёзы!
— Тихо ты!
— Чего — тихо! Всю жизнь молчим, а нас, как тараканов, давят!
— Молчащему в рот муха не залетает.
— Я и без мух дерьмом сыт по самое горло!
— Ай, беда какая! Бекмурад-бай приедет…
— Приедет — всем рты замажет.
— Оно так. Кто молоко выпил, тот в стороне, а кто чашку облизал, тому — ложкой по лбу.
А недобрая весть на крыльях ребячьих голосов уже летела по селу.