Судьба
Шрифт:
— А войну-то начали из-за пустяка: в одном паршивом городишке, вроде нашего Нерчинска… Как он называется… Сарай… Сараево — вот как, пристукнули одного придурка, который австрийскому царю приходится сыном. Нут, тут и загорелся сыр-бор… А наверно, тот байстрюк, которого укокошили, слова доброго не стоит, — Захар плюнул. — выродок!..
На рассвете все втроем подошли к плоту, отвязали его, столкнули в воду.
Прощанье было коротким, без слов. Федор поудобнее сел на плот. Захары длинной жердью оттолкнули плот на стремнину.
Плот качнуло на волнах, повернуло
Захары долго стояли на берегу и махали Федору шапками.
К концу второго дня Федор увидел на правам берегу избушку. Она походила на лабаз. Из трубы шел дымок. Плот ловко вошел в маленькую бухту.
Федор ждал, что выйдет хозяин и встретит случайного гостя. Но никто не показывался. Пришлось войти в жилище. У очага сидели старик и старуха. На огне стоял чугун. Аппетитно пахло ухой.
Увидев в правом углу запыленную икону, Федор перекрестился и учтиво поздоровался с хозяевами.
Услышав якутскую речь, старики обрадовались. Особенно хозяин, высохший старик с морщинистой дряблой шеей.
— Никак якут? Откуда и куда путь держишь?
— С верховья реки. Плыву в Бодайбо.
— Уж не с реки ли Нерчи?
— Оттуда.
— Знакомы те места. В молодости случалось охотиться там на соболей. Далеко это, ой далеко.
Федор подтвердил, что это действительно далеко.
Старик посмотрел на изуродованное лицо Федора.
— Где это тебя так угораздило?
Федор ждал этого вопроса и заранее решил не говорить, что он убежал с каторги. По тайге может пойти слух и дойти до начальства.
— В драке ранили, — ответил Федор. — Меня раскаленным прутом ударили.
— За что же тебя так?
— По ошибке. Он хотел другого ударить. Было темно…
— Эх, люди, хуже волков. Две недели назад у нас ночевал одни русский. Так тот с каторги убежал. Спрашивает: «Не выдашь меня, дед?» Что ты, говорю, бог с тобой? Кто же это согласится такой грех на душу взять! Тоже на плоту шел. — Старик обратил внимание на руки Федора. — Следы-то после кандалов остались. Не гоже неправду говорить старому человеку. Я же сразу догадался, что ты тоже оттуда. Нас ты не бойся. Ну-ка, старуха, ставь на стол уху, гость есть хочет.
Такой ухи Федор давно не ел. Когда чугун опустел, старик спросил, за какую провинность Федор угодил на каторгу.
Федор рассказал все, как было. Оказывается, старик все знал о расстреле рабочих. Ему было известно даже о том, что всю вину за расстрел рабочих свалили на самих же рабочих. А несколько человек даже отправили на каторгу. Один из них сидел перед ним.
— Разве якуты тоже бастовали вместе с русскими? — поинтересовался старик.
Хотя Федор и не скрыл, что оказался случайно в числе осужденных, все равно в глазах старика он оставался героем.
— Господи, человек-то какой к нам в дом пожаловал, — говорил он, обращаясь к старухе. — Ну, спасибо большое за честь! Пока жив, помнить буду! Спасибо!..
Федор спросил у стариков, есть ли у них дети. Хозяин ответил, что три года назад их единственного сына задрал в лесу медведь и они со старухой остались теперь одни-одинешеньки.
—
— Парню с дороги отдохнуть надо, — подала голос старуха. — Успеешь рассказать.
— Ничего, я не устал, — сказал Федор. — Расскажите.
II
Густые сумерки заполнили домик, огонь в очаге догорал, брызжа искрами. Старик достал из печи огня и прикурил трубку. Потом развязал завязки у торбасов.
— Так вот слушай, — начал старик свой рассказ. — Давным-давно в междуречье Калара и Куонты жило племя тунгусов. В одной бездетной семье родилась девочка невиданной красоты. Родилась она весной, как раз в то время, когда на склонах гор пышно цвели первые весенние цветы — красавицы мууйи. И девочке дали имя — Мууйя.
Девочка росла большой, красивой. Родители никак не могли налюбоваться на свою дочь, а все парни с ума по ней сходили. И вдруг на красавицу напала какая-то хворь. Лежит девка в постели, пошевелиться не может, а ей-то всего восемнадцать весен. Кричит криком, жалуется на ноги и руки. Мучается год, другой, третий. Руки и ноги у нее скрючило, тело болячками покрылось. Бедные родители все слезы выплакали, на свое дитя глядя.
Как-то к ним в урасу забрел один глубокий старик из другого рода. Родители больной девушки рассказали ему о своем несчастье. Старик остался у них на ночь. Ложась спать, он слазал тихо хозяину и хозяйке, чтобы больная не слышала:
«Положите что-нибудь из одежды дочери мне под подушку. Только чтобы она не видела. В молодости я был неплохим сновидцем. Может, что-нибудь приснится».
Утром старик проснулся пораньше, отвел отца с матерью в другой пустующий чум и сказал:
«Ваша дочь приглянулась злым духам, нижним предкам трех кузнецов. Тех самых кузнецов, в горнах которых куются великие и могучие шаманы. Вашу дочь они тоже хотели превратить в удаганку, но она не согласилась. Разъяренные духи наслали за это на нее тяжелую хворь, жгут ей на своих горнах руки, ноги и все тело. Если ваша дочь согласится стать удаганкой, она выздоровеет. Ну пусть поторопится. Если пройдет три года со дня болезни, все будет потеряно».
Старик со старухой проводили гостя, а сами к дочери. Стали просить-умолять ее согласиться стать удаганкой.
«Откуда вы узнали?» — удивилась девушка.
«Нам сказал старик, который у нас ночевал».
«Поздно уже, — ответила девушка. — За то, что я два с лишним года не соглашалась стать удаганкой, они теперь, если я соглашусь, заставят меня умертвлять моих кровных родственников. Не могу я купить себе красоту и здоровье ценою их жизни. Лучше сама умру в муках, но спасу всех вас».