Судьбе вопрек
Шрифт:
— Поднимайся на сцену. Настроим свет под тебя и пройдемся с самого начала.
Я активно кивнула, затем приняла обезболивающее и еще какие-то таблетки, на тюбике с которыми Григорий дружелюбно написал «Чтобы сразу не померла», после чего завязала пуанты и поднялась на сцену. Макс расщедрился и отпустил массовку на перерыв, предупредив, чтобы много не ели и далеко не разбредались. Мы остались втроем.
Я. Он. И освещенная сцена.
А еще три тысячи пустующих бархатных кресел, на которых через десять часов рассядутся зрители. Они придут за новыми впечатлениями, за эмоциями, за возможностью прожить чужую жизнь, порадоваться и погрустить вместе с героями. Они все будут смотреть на меня, но жить историю я буду для одного человека: своего дедушки. Обвела
— Как ощущения?
— Непередаваемые! — произнесла негромко, обхватив себя руками, по которым мурашки пошли. Руками! — Лигари не помешает? Не уверена, что их получится замазать…
— У Эллы по сценарию никаких символов на руках нет, — произнес он, легко взбегая на сцену по боковой лестнице и, когда добрался до меня, мягко погладил бледнеющую вязь рун. — Если не получится замазать — оставим. Повеселим прессу.
— Это, вообще-то, наказание фетроя пятого дистрикта!
— Ты уникальная, Ландрин, — улыбнулся Максимилиан. — Лигари, фетрои, большая сцена… Ты становишься роковой женщиной.
Ага. Вчерашний пустынный мертвоед, что пытается взлететь устрашающим аркхом. Вчера мыла полы, а сегодня порхаю по этим самым полам на новеньких атласных пуантах. Мечты сбываются? Или мне нужно знать свое место и занять его, пока не спустили с небес на землю.
— Что, Аллевойская, струсила? — он с вызовом посмотрел на меня, и я вскинула подбородок.
— Не дождетесь! Сегодня мы поднимем зал, или я не Александрин Флер Аллевойская-Сайонелл!
Не пальцем делана! Отец-то, оказывается, родственник правящих пятого дистрикта! Так что я не имею права опорочить нашу фамилию. Ни одну из наших фамилий! Жаль, что мама не сможет присутствовать на моем выступлении…
— В таком случае, с самого начала. Затем отработка сцен с групповкой, после обеда генеральный прогон в костюмах и с массовкой. Ну, а после — гримироваться и дебют!
От слова «дебют» мурашки принялись танцевать лихорадочный танец древних индейцев зумба-юмба по всему телу, а внизу живота проснулись бабочки. Ух! Страшно-то как! Страшно захватывающе!
Погас свет, зазвучала музыка. Сейчас во время репетиции это была запись, но на выступлении и генеральном прогоне аккомпанировать будет оркестр. Но даже записанная мелодия в зале с шикарной акустикой звучала так, что заслушаешься. Тильда оказалась права. Не в том, что я скажу ей спасибо за волдыри и чесотку, а в том, что тело само вспомнит движения. Их невозможно не вспомнить. Их не получится забыть, даже если постараться.
Постановка рассказывает историю двух влюбленных. Первая встреча, яркая, насыщенная, на балу у консула, начинается в танцевальном зале и заканчивается в саду. Питер готов сорвать первый поцелуй с губ юной и влюбившейся в него по уши дочери посла, но их разлучает охрана. Питер — всего лишь помощник адвоката и, по мнению отца Эллы, совершенно не подходит его дочери. Вот только не занимает юную героиню экономика и политика, втайне от отца она танцует блюз, такой же взрывной, светлый и оптимистичный, как сама Элла. Проходят дни, героиня уже не надеется снова встретить парня с ясными карими глазами, в которого влюбилась по уши, но на одной из блюз-вечеринок, куда она сбегает поздно вечером, они сталкиваются вновь. Танцуя в паре, понимают, что чувствуют друг друга, как никто.
Оправившись от страшной болезни, Питер узнает, что его Элла вышла замуж. Сердце его разбито и жизнь не мила. Он не желает жить в мире, где нет его Эллы, потому идет на Льдистый утес, чтобы спрыгнуть, но судьба распоряжается иначе, ведь первой туда пришла Элла, чье сердце обливается кровью от вынужденного предательства. Питер успеет схватить возлюбленную прежде, чем та спрыгивает с утеса. Они находят друг друга и понимают, что, несмотря на интриги окружения, социальные статусы и сложности, которыми изобилует судьба, не могут жить врозь. Их сердца связаны навеки. Поцелуй и занавес.
Шуршание тяжелой ткани, отрезающей нас с Максом от пустого зала, отрезвило. Мы стояли в объятиях друг друга и продолжали целоваться. Вот только в мыслях моих был другой. Харви. В них всегда был, есть и будет только он. Мы с Максом есть только на сцене. А, когда закрывается занавес, есть только я и Харви.
Аккуратно отстранилась и сделала шаг назад, чтобы упереться ладонями в коленки и восстановить дыхание. Впервые мы прошли постановку полностью, все полтора часа от начала и до конца. Движения я не забыла ни разу. Трижды спуталась, дважды запорола элементы — подогнулась слабая нога на шестом фуэте, и чуть не порвался аппендикс после неудачного приземления из жете, но в целом, как мне показалось, отработала достойно. И даже ни разу не вспомнила ни о Харви, ни о невесте его аркховой стерве, ни об угрозах ребятам. Ничего этого в голове не было. Удивительный покой, безмятежность и наслаждение танцем. До шелеста занавеса.
Во время сольных партий Макс спускался и смотрел из зала, по ходу исполнения давая советы. Ближе к авансцене или напротив, уйти глубже, встать в луч прожектора или скрыться за ним, как работать с декорациями или что-то по поводу эмоций. Технику не трогал, его она устраивала. А вот меня нет. А аппендикс мой вообще в шоке был, потому воспользовавшись передышкой, я подкормила его еще таблеткой обезболивающего и антиподохнина. Как иначе назвать синие пилюли доктора Григория — не знаю, названия на тюбике не имелось. Немного отлегло, но в зал снова заглянули рейгверды.
С ними вообще странная ситуация. Во время сольных партий Макса ко мне подходил тот самый, что дверцу волара открывал и в ответ на благодарность кивнул. Оказывается, он говорить умеет. Спрашивал, все ли со мной в порядке. Отвечала, что в порядке, помирать не собираюсь. В ответ на меня смотрели тяжело, а вот сейчас, сурово сдвинув брови, по проходу меж бархатных кресел плыл ко мне ни кто иной, как Дорский. Фет Дорский. Глава моей личной охраны.
— Посторонним сюда нельзя, — Макс оторвался от совещания с кем-то там не знаю кем, и посмотрел на мужика-мускулу неодобрительно. Того не проняло. Не удивительно. Фет Дорский фета Ронхарского может в узелок завязать. Одной рукой. Вряд ли он вообще чего-то в жизни боится. Таким вот фетом Дорским непослушных детей можно пугать!
— Это ко мне, — оправдалась за мужика-мускулу и вытолкала того из зала. Ну как вытолкала. Он соизволил вытолкаться. У меня есть пара минут, пока Макс занят, можно обсудить все без свидетелей. — Что-то случилось с Харви?
— С вами, — сухо констатировал он, когда мы оказались в залитом солнечным светом холле. Я хмыкнула и пожала плечами.
— Боюсь, у вас какая-то ошибочная информация. Со мной все замечательно.
— И ничего не болит?
Отвела взгляд. Тут у меня рыльце в пушку, а врать лишний раз не хочется.