Судьбы человеческие
Шрифт:
Ах, опять эти привычки лживой юности: от них так трудно избавиться!
— Хелен, — ответил он, и с этим именем мир показался ему новым и удивительным. — Я не могу сделать этого: это было бы безответственным.
— Но отчего? Я не понимаю. — Она заказала крэпэ из грибов, однако оставила его нетронутым. Он с аппетитом ел мясо и чипсы. Жизнь забрасывала его и в джунгли, и в горы, и в более дикие и пустынные места, где никогда не знаешь, когда тебе придется съесть хоть что-то в следующий раз. Помнится, Королева-Мать, когда ее спросили о напутствии вступающим в светскую жизнь, посоветовала: «Если вы видите туалет, не замедлите воспользоваться
— Потому что подать вам надежду — будет равносильно предложению шарлатана вылечить рак за большие деньги, и даже хуже.
— Это будет вовсе непохоже. Ну, пожалуйста! — Она сама была еще ребенком.
— Ввиду моего отчета авиакомпании ZARA, да и просто ввиду здравого смысла: как это возможно?
— Если вы наконец придете ко мне и скажете, что она погибла, то я поверю вам — и приму это.
— Но может быть, и нет. — Нет, нельзя ему было говорить о летчице, упавшей с высоты; нельзя было подавать надежду, думал он. Артур ощутил вину.
— Она не могла погибнуть — слова «Нелл» и «мертва» не соединяются, — и слезы появились на глазах Хелен. — Возможно, Саймон прав, и я сошла с ума, — добавила она. — Наверное, мне нужен психиатр. Но я должна знать. Я должна быть уверена. Разве вы не знаете, что жить с крошечной надеждой — еще хуже, чем жить без нее. Видеть, как все соболезнуют, как скорбит муж — и быть не в силах скорбеть самой… Это заставляет меня ощущать себя порочной! Может быть, я чувствую себя виновной из-за своей беременности, из-за нового ребенка? Быть так наполненной жизнью — и принять смерть? Нет, я не могу!
— Я вернусь и осмотрю место еще раз, — заверил он ее. — И вновь проведу опросы.
Он и сам не знал, отчего согласился; возможно, просто оттого, что Хелен просила его об этом. Ведь она была в таком затруднении: она не могла себе позволить скорби, а это бывает так редко.
Хороших новостей нет
Что касается Нелл, то она была вполне счастлива, как может быть счастлив ребенок, которого любят, за которым ухаживают и которого обеспечивают; разве что находилась она в чужой стране, где люди говорят «не по-нашему». Она скучала по матери и мисс Пикфорд, по отцу и отчиму; однако вскоре забыла их всех, что естественно для ребенка. Другие лица вытеснили прежние из ее души. И, если она иногда и задумывалась, играя в своем «шато», или за ужином «в патио» на закате солнца, ее новые родители, маркиз и маркиза де Труа, переглядывались — и надеялись, что вскоре она перестанет вспоминать вовсе и будет счастлива, по их мнению. Нелл была их драгоценностью, их маленьким ангелом («пти анж»). Они действительно любили ее.
Они не сожалели о деньгах, потраченных на Нелл. Чета де Труа не могла, как позже разъяснится, легально взять ребенка. К тому же, в этот период, в связи с возрастающей на Западе бесплодностью, количество детей, пригодных для усыновления, резко сократилось. Некоторые дети, поставляемые для нелегального усыновления, имели бешеную цену, как породистые собаки, поскольку ценились воспитание и темперамент. Но в этом мире все, буквально все подлежит купле и продаже на черном рынке. А Нелл — что за красавица она была, с ее голубыми глазками, милой, открытой улыбкой, мелкими и правильными чертами лица и густыми светлыми волосами. А ее способность любить и привязываться,
Нелл выучила французский за месяц, и, поскольку говорить по-английски ей было не с кем, она забыла этот язык. Она помнила некоторые слова, но они доходили до нее будто бы из сна. И собственная жизнь до четырех лет казалась ей сном: будто у нее была другая мама; и что ее звали не Бриджит, а Нелл. Но больше она ничего припомнить не могла. Иногда лишь возникала краткая вспышка памяти: где же Тэффин, ее котенок? Ведь был же Тэффин, маленький серенький комочек; и еще был Клиффорд, ее отец, высокий и с густыми растрепанными волосами.
У «папы Милорда» почти вовсе не было волос. Я должна, наконец, сообщить вам, читатель, что «папа Милорд» был восьмидесяти двух лет от роду, а «мама Миледи» — семидесяти четырех. Вот почему они не могли удочерить ребенка легально!
Однако подробности все время ускользали из памяти Нелл.
— Как дела, моя крошка? — спрашивала Миледи. Ее шея была вся в морщинах, губы были вечно намазаны густой, яркой помадой, но она любила Нелл, да, она любила, и улыбалась ей с любовью.
— Трэ бьен, мама! — кричала весело Нелл, и кружилась, и танцевала, будто она была маленькая домашняя зверушка.
Ели они в кухне, поскольку в столовой был жуткий холод, и ветер врывался из-под крыши. Они ели домашний хлеб, испеченный Мартой, и овощные супы, и салаты из помидоров со свежим базиликом, и в изобилии тушеное мясо под соусом: зубы стариков устраивало то же, что и маленький желудок Нелл. Нужды старых и малых часто совпадают. И Нелл никогда не кричала и не дулась на своих престарелых родителей: не было причин ссориться. Интересы Нелл были превыше всех интересов в доме. И посторонний взгляд мог бы заметить в замке девочку, слишком тихую и послушную для ее возраста; но посторонних в этих местах было мало, и они не приветствовались. Иначе, нет сомнения, какой-нибудь досужий прохожий пригласил бы представителя власти взглянуть на эту необыкновенную картину: чистенький и ухоженный ребенок в совершенно неподходящем для детей месте: в разваливающемся старом замке.
На полке в спальне, которая была, как мы помним, в башне замка, и которую Нелл полюбила, лежал старый дешевый оловянный мишка на булавке. Это было сокровище Нелл, ее волшебный секрет. Нелл помнила, что он как-то раскрывается, но ни разу не попыталась сделать это. Только, когда она бывала чем-то расстроена и опечалена, то шла наверх, брала в руки медвежонка — и трясла его, чтобы послушать музыку кулона, запертого внутри. И тогда ей становилось легче на душе.
Миледи, видя, как девочка привязана к этой брошке, дала ей серебряную цепочку, чтобы она могла носить мишку на шее.
Есть, читатель, в этом мире определенные предметы, вполне простые вещи, которые играют весьма непростую роль в человеческой жизни, и этот маленький изумруд был как раз такой вещью, Он был подарен матери Клиффорда, как мы знаем, его бабушкой. Поколения и поколения семьи Нелл любовались им. Он мог бы быть продан — или потерян — тысячу раз, но однако он остался у Нелл. И теперь Нелл инстинктивно его берегла — и любовалась им — в своей спальне в башенке о шести окнах, в которые скреблись ветви старых деревьев; в спальне со старинной красивой мебелью, которая стояла еще в детской Миледи, когда та была девочкой.