Судьбы Серапионов
Шрифт:
Советская критика прочно записала первые книги Тихонова по разряду революционной романтики, благодаря чему его ранние стихи в советское время перепечатывали без всякой опаски, хотя даже лексика их не имела к революционному мифу подчас никакого отношения.
Огонь, веревка, пуля и топор, Как слуги, кланялись и шли за нами, И в каждой капле спал потоп, Сквозь малый камень прорастали горы, И в прутике, раздавленном ногою, Шумели чернорукие леса. Неправда с нами ела и пила, Колокола гудели по привычке, Монеты вес утратили и звон, И дети не пугались мертвецов… Тогда впервые выучились мы Словам прекрасным, горьким и жестоким.О каком годе это написано — 1916-м? 1942-м? или 1979-м?
Но и стихи, явно относившиеся к событиям гражданской войны, были не ходульны, это поэзия достойной пробы. Конечно, она не передавала внутренних эмоций автора, и смешно было бы пытаться сегодня по этим стихам понять общенародную трагедию тех лет. Романтическая поэзия существует не для того. И немало зная о кровавых реалиях крымских боев 1920 года, все равно не отрешиться от магии этих слов:
Катятся звезды, к алмазу алмаз, В кипарисовых рощах ветер затих, Винтовка,Сегодня поэзию Тихонова не вспоминают (такая уж фаза у маятника литературно-политической моды). И не верят Багрицкому, написавшему о тех годах:
А в походной сумке — спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак…Из трех названных поэтов теперь безоговорочно полагается верить только Пастернаку. Пожалуйста: «Вы поэт моего мира и понимания, лучше не скажешь и нечего прибавить», — писал Борис Пастернак Николаю Тихонову в 1924 году [461] ; а в 1928-м в письме близкому человеку Пастернак говорит, что Тихонов «почти младший брат мне» [462] . Характерные слова написал Пастернак, собираясь с литбригадой в Грузию в 1933-м: «Я только оттого в нее включился, что мне был обещан Тихонов, и перспектива трехдневного общения с ним в вагоне была для меня главною географической приманкой путешествия» [463] . Не ограничусь здесь Пастернаком. Неизменно высоко ценились стихи Тихонова в кругу Юрия Тынянова; про то, что Тихонов «пишет хорошие стихи», сказано в «Сентиментальном путешествии» Виктором Шкловским [464] . В записях Л. Я. Гинзбург 1920-х годов все упоминания Тихонова комплиментарны [465] . «Тихонов для меня уже и теперь выше Есениных всех сортов» — писал Максим Горький уже в 1922-м [466] . В комплиментах Тихонову были и курьезные перехлесты с характерным ароматом; так, прозаик Соколов-Микитов (будущий друг Федина и Твардовского) писал: «… о русском поэте Тихонове…: Тихонов стоит тысячи Пастернаков и Мандельштамов» [467] . (Полноты картины ради отмечу, правда, неслучайное отсутствие имени Тихонова в длинном перечне современных поэтов «навсегда» от Анненского до Хлебникова и Асеева в статье Мандельштама 1923 года [468] и одновременный восторг Осипа Эмильевича по поводу стихов другого «островитянина» — Константина Вагинова [469] ).
461
Б. Пастернак. Собр. соч. Т. 5. С. 141. Слова Тихонова о поэзии Пастернака из его письма к Б. Л. (1925): «Стихов такой прямоты и честности давно не было в русской поэзии» (Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 673) — не удивительны.
462
Письмо к О. М. Фрейденберг 3 января 1928 г. (Б. Пастернак. Собр. соч. Т. 5. С. 232). В середине двадцатых годов ощущалось даже влияние поэзии Пастернака на Тихонова, и Горький писал Федину 17 сентября 1925 г.: «Грустно, что Тихонов подчиняется Пастернаку, и получаем из него Марину Цветаеву, которая истерически переделывает в стихи сумасшедшую прозу Андрея Белого» (М. Горький и советские писатели. С. 497).
463
Из письма к Г. Э. Сорокину 5 ноября 1933 г. (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома. 1979. Л., 1981. С. 221. Публикация А. В. Лаврова, Е. В. Пастернак и Е. Б. Пастернака).
464
В. Шкловский. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 269.
465
См., например: Л. Я. Гинзбург. Записные книжки. М., 1999. С. 9, 14, 16 и т. д.
466
М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 177. Письмо В. Каверину.
467
Л. Флейшман, Р. Хьюз, О. Раевская-Хьюз. Русский Берлин 1921–1923. Paris, Ymca-Press, 1983. С. 212.
468
Буря и натиск (О. Мандельштам. Собр. соч. Т. 2. М., 1993. С. 288–298).
469
Л. Я. Гинзбург записала в 1925 году рассказ Б. М. Эйхенбаума о том, как в час ночи позвонил Мандельштам, с тем, чтобы сообщить ему: «„Появился Поэт!“ — „..?“ — „Константин Вагинов!“ Б. М. спросил робко: „Неужели же вы в самом деле считаете, что он выше Тихонова?“. Мандельштам рассмеялся демоническим смехом и ответил презрительно: „Хорошо, что вас не слышит телефонная барышня!“. Вот она, живая история литературы…» (Л. Я. Гинзбург. Человек за письменным столом. Л., 1989. С. 9). Отметим также упоминание имени Тихонова Мандельштамом в рецензии 1935 г. на книгу Г. Санникова («романтические выпады Н. Тихонова и Багрицкого») — см.: О. Мандельштам. Собр. соч. Т. 3. М., 1994. С. 269.
Высоко ценили Тихонова и поэты предвоенного поколения, причем не только Слуцкий, но и поэтически далекий от него Самойлов («Теперь на столе мужественный Тихонов, — читаем в дневнике Д. Самойлова за 3 февраля 1937 года. — Это — поэт. Глубокий и замечательный поэт… Непосредственная, кряжистая сила мамонта» [470] ).
В 1920-е годы Тихонов неизменно нападал на Маяковского за его агитки («Маяковский пишет под Демьяна Бедного — бедный футуризм» [471] или: «Футуристический гиперболизм Маяковского перешел в самый осмысленный и строгий анекдот» [472] ). «Вы всегда несправедливы к Маяковскому, — писал ему в 1925 году еще равно доброжелательный к обоим Пастернак, — он написал „Парижские стихи“, бесподобные по былой свежести» [473] . В 1935-м Тихонов, находясь в Париже и пылко влюбившись там в Л. М. Козинцеву-Эренбург, тоже написал «Парижскую тетрадь» — из последних его настоящих стихов.
470
Д. Самойлов. Поденные записи. Т. 1. М., 2002. С. 107.
471
Из письма А. К. Воронскому (1923 г.) — см.: Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 594. Замечу, что в 1924 г. Тихонов написал Пастернаку о гостившем в Питере М. Волошине: «Если он переложит шестистопным ямбом „Капитал“ Маркса, Демьян будет сконфужен бесповоротно» (Там же. С. 671).
472
Из
473
Б. Пастернак. Собр. соч. Т. 5. С. 171.
Тихоновский путь в поэзии оказался экстенсивным — расширявшаяся на восток география его поездок порождала устойчивый поток стихов, привлекавших внимание ценителей сюжетами, а не глубиной и новизной стиха. Поэтические тексты Тихонова становились все более описательными и многословными; удачи в его стихах 1930-х годов — скорее исключение из правил. Но эти исключения бывали. Вдохновение еще не покинуло Тихонова. В 1935 году Марина Цветаева, встретившись с Н. С. в Париже, писала ему: «Милый Тихонов, мне страшно жаль, что не удалось с Вами проститься. У меня от нашей короткой встречи осталось чудное чувство… Вы мне предстали идущим навстречу — как мост, и — как мост заставляющим идти в своем направлении» [474] . А Пастернак, прочитав книгу «Стихи о Кахетии», написал Тихонову: «Я давным-давно не испытывал ничего подобного. Она показалась мне немыслимостью и чистым анахронизмом по той жизни, которою полны её непринужденные, подвижные страницы»; в этом письме — недоумение: «Откуда это биенье дневника до дерзости непритязательного в дни обязательного притязанья, эфиопской напыщенности, вневременной, надутой, нечеловеческой, ложной. Это просто непредставимо» [475] . Слова эти написаны в июле 1937-го, в не требующую комментариев пору; в письме подробнейший душевный отклик и на «Стихи о Кахетии», и на «Тень друга» (стихи о странах Запада, где Тихонов побывал в 1935-м; о «Тени друга» Пастернак заметил: «я по-своему ценю её выше» обрадовавших кахетинских стихов).
474
М. Цветаева. Собр. соч. Т. 7. М., 1995. С. 552.
475
Б. Пастернак. Собр. соч. Т. 5. С. 370.
Кавказ остался в поэзии Тихонова, быть может, её последним заметным пиком. Эти стихи, как писал все в том же письме Пастернак, «затем и рождаются, чтобы нравиться, привлекать и, в результате всего, жить припеваючи», будь то хрестоматийное «Цинандали»
Я прошел над Алазанью, Над волшебною водой, Поседелый, как сказанье И как песня молодойили переводы из Леонидзе:
Мы прекраснейшим только то зовем, Что созревшей силой отмечено: Виноград стеной иль река весной, Или нив налив, или женщина.Именно в тридцатые годы усилиями, главным образом, Пастернака и Тихонова русскому читателю предстала во всем блеске современная поэзия Грузии…
В 1934 году на Первом съезде советских писателей Тихонову был поручен содоклад о ленинградской поэзии (основной доклад делал Н. И. Бухарин), а в день открытия съезда он торжественно оглашал состав почетного президиума (Сталин и его соратники) — слушая гордо-счастливый голос Тихонова, Шкловский заметил Каверину: «Жить он будет, но петь — никогда» [476] . Каверин назвал эту реплику пророческой.
476
В. Каверин. Эпилог. С. 171; впрочем, о речи на съезде самого Шкловского Каверин отзывается очень резко (Там же. С. 175) — видимо, В. Б. применительно к судьбам других писателей дольше сохранял остроту взгляда.
Об одном даре Николая Тихонова упоминают все, кто когда-либо его знал — он был неутомимым рассказчиком (в разговорах он перехватывал инициативу и уже «не покидал трибуны»; поэтому, как пишет Полонская, «Тихонов очень не любил разговоров о том, чего он не знал» [477] ; поэтому же его никогда не интересовал театр [478] — роль молчащего зрителя была не для него). Начавши рассказывать, он мог часами держать внимание слушателей. Федин в 1952 году записал в дневнике про семичасовой рассказ Тихонова об Индии [479] . Шварц пишет, как в 1940-м «Тихонов, хохоча деревянным смехом и посасывая деревянную свою трубочку, пытал бесконечными рассказами. Тынянов, которого он пытал на лестнице по пути в умывальную, слушал его, слушал и вдруг потерял сознание» [480] . Увлекаясь, Тихонов говорил, не замечая времени, просиживал в гостях заполночь (так, рассказывали мне, в 1937-м он засиделся у Давида Выгодского до ночного стука в дверь: за хозяином квартиры пришли из НКВД и увлекшегося гостя не выпустили до окончания обыска).
477
Воспоминания о Н. Тихонове. М., 1986. С. 146.
478
См.: Минувшее. Вып. 19. М.; СПб., 1996. С. 443.
479
К. Федин. Собр. соч. Т. 12. М., 1986. С. 254.
480
Е. Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. С. 640.
Корней Чуковский, слушая еще в 1925 году четырехчасовое повествование Тихонова, пришел к такому выводу: «Он бездушен и бездуховен, но любит жизнь, как тысяча греков. Оттого он так хорошо принят в современной словесности. Того любопытства к чужой человеческой личности, которое так отличало Толстого, Чехова, Блока, у Тихонова нет и следа. Каждый человек ему интересен лишь постольку, поскольку он испытал и видал интересные вещи, побывал в интересных местах. А остальное для него не существует» [481] .
481
К. Чуковский. Дневник 1901–1929. М., 1991. С. 327–328.
В 1922 году неполитический человек Тихонов писал о себе в «Литературных записках»: «Сидел в Чека и с комиссарами разными ругался и буду ругаться… Закваска у меня анархистская, и за неё меня когда-нибудь повесят. Пока не повесили — пишу стихи» (Каверин в «Эпилоге» цитировал эти слова усеченно, спрямляя тихоновский путь к полному отказу от себя [482] ). Конечно, когда за дело взялись не революционные матросики из Чеки, а мастера ГПУ-НКВД, страх, помноженный на слабость воли, сделал свое. В 1938-м немало писателей в Ленинграде было арестовано и осуждено потому, что их де завербовал шпион Николай Тихонов (Заболоцкий только в лагере узнал, что завербовавший его Тихонов на свободе и даже получил орден Ленина; однако недоуменная телеграмма зека генпрокурору ничего не изменила — каждый из поэтов остался на своем месте [483] ). Тихонов о шпионском «деле» знал, но, общаясь с друзьями, публично не усомнился в справедливости ни одного ареста. Его самого, теперь это ясно, спасла только личная симпатия Сталина, но она же его и убила — поэта.
482
В. Каверин. Эпилог. С. 264.
483
В марте 1945 года вместе с Эренбургом и Маршаком Тихонов подписал письмо к Берии, прося освободить Заболоцкого (см.: Власть и художественная интеллигенция. М., 1999. С. 534), и это письмо сработало.