Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов

Греков Владимир

Иначе говоря, диалог нужен не для спора, не как формальный стилистический или ораторский прием, а как метод критического анализа и постижения текста. Диалог впервые вводит в публицистику Н.М. Карамзин (разговоры Филалета и Мелодора), в критике к нему прибегают Д.В. Веневитинов, Н.И. Надеждин, несколько позднее – В.Ф. Одоевский, С.Т. Аксаков, С.П. Шевырев, В.Г. Белинский. Диалог Киреевского несет в себе желание разобраться в разных точках зрения, сопоставить их, убедить читателя, а не навязать ему свою теорию. Однако же это было скорее

исключением, чем правилом. Ведь литературная критика (как и публицистика в целом) обычно тяготеет к монологизму. Авторское слово и автор-ское мнение обычно не просто преобладают в тексте, становятся единственным приемом, единственным основанием, которое предлагается читателю, чтобы объяснить какое-то произведение. Автор критической статьи откровенно навязывает свое мнение, он возражает, а не спорит. Спор стал бы появлением в тексте «второго голоса». Однако то, что мы называем полемикой, часто оказывается за пределами текста критической статьи. Она реализуется во взаимодействии и противостоянии двух текстов – произведения и его критики. «Внутри» же критической статьи псевдодиалог приводит к развитию чисто риторических оборотов. В таких случаях полемика, даже в блестящих статьях А.С. Пушкина, приобретает форму «статьи-угрозы», «статьи-предостережения» («Торжество дружбы…», «Несколько слов о мизинце г-на Булгарина…» и т. и.). Вместе с тем, в критике и публицистике Пушкина встречается и другой, довольно редкий, по мнению Б.Ф. Егорова, жанр – «литературные параллели». [45] Этот жанр предполагает своеобразный диалог, поскольку автор подробно пересказывает точку зрения оппонентов, дает им «слово», но зачастую только для того, чтобы опровергнуть их, спародировать или создать свою трактовку «чужого» текста. Диалог здесь снова оказывается приемом риторическим, он нужен для большей убедительности и для создания пародийного фона. Характерно, что нередко мы имеем дело со схемой произведение – критика – ответ на критику (антикритика), т. е. возникающий вне текста многосторонний полилог.

45

Егоров Б.Ф. О жанрах литературно-критических статей Пушкина // Болдинские чтения. Вып. 3. Горький, 1978. С. 54.

Два подхода к поэзии Пушкина рассматривает в своей критической статье и С.П. Шевырев. Он видит «два противоположные направления в поэзии». Для одного из них важна «жизнь человеческая» с ее характерами, происшествиями, поступками. Для другой – происшествия только средство, чтобы «внести в нее цели высокие, или сильные чувства». Задача Шевырева определить, к какой именно группе поэтов относится Пушкин и, соответственно, какие правила применимы к нему. Это также можно рассматривать как один из вариантов диалога. Шевырев признает, что

оба подхода к поэзии правомерны, но считает, что к Пушкину применим только один из них [46] .

46

Московский вестник. 1827. № 1. С. 35.

Предоставляя возможность выбора из двух вариантов, критик, однако, не предполагает возможности иного решения, иного определения поэзии. И тем самым цель диалога Шевырева (как и диалога в античной литературе) ограничивается. Сопоставив черты поэзии Пушкина с требованиями каждого из двух направлений, критик вводит поэзию Пушкина в определенные эстетические границы и считает свою задачу выполненной. Собственно, анализ пушкинского творчества становится лишь иллюстрацией, применением уже установленных правил классификации к стихотворениям Пушкина. Такой же характер принимает и спор между Лицинием и Евгением о принципах и необходимости эстетического изучения литературы в статье Шевырева «Разговор о возможности найти единый закон для изящного».

В ранних статьях И.В. Киреевского мы также обнаруживаем желание молодого критика выявить истину. Показать ее рельефно, выпукло, так сказать со всех сторон. Впрочем, как мы увидим, для Киреевского скрытый диалог – способ объяснить, в чем, собственно, состоит заблуждение предшествующей критики. Поэтому по своим задачам он все же отличается от параллелей у Пушкина и от спора у Надеждина и Шевырева. Он пользуется скорее приемами «философского диалога». Его интересуют не столько лица, сколько идеи, истины, и потому он ближе к Карамзину. Тем не менее следует помнить, что, как справедливо заметил Ю.В. Манн, «русский философский диалог 20–30-х г. XIX века не знает «многоголосия»: в хоре спорящих у Веневитинова, Шевырева, Надеждина, Одоевского, Станкевича без труда можно выделить авторский голос. На его долю приходятся главные аргументы, сила убеждения, а нередко… и нравственная победа над противником» [47] . Философский диалог Киреевского во многом сохраняет все традиционные черты, однако его авторский голос не претендует на окончательное обладание истиной, он действительно на равных спорит с предполагаемым оппонентом, причем чаще всего не отвлеченным, а конкретным, реальным.

47

Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1998. С. 207.

Вот как определял «философский разговор» Н.Ф. Кошанский: «исследование истины, в котором участвуют два или многие лица», причем содержание такого диалога – «истина, большею частию новая, подверженная сомнению, требующая раскрытия – объяснения».

Конец ознакомительного фрагмента.