Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе
Шрифт:
8 марта 1893 г. начался суд над «политической Панамой» — обвиняемыми в коррупции. В их числе снова фигурировали Шарль Лессепс, Фонтан, а также бывший министр общественных работ Баиго, бывший депутат Сен-Леруа и еще несколько человек (большинство виновных сумели выйти сухими из воды еще на стадии предварительного следствия). Баиго, который вымогал у компании миллион за помощь в проведении через парламент закона, разрешавшего выпуск облигаций выигрышного займа, получил 375 тыс. фр. Признавшийся во всем этом Баиго защищался ссылками на какое-то временное помутнение рассудка, на «момент безумия», заставивший его забыть свой долг и не принять во внимание, что он не просто инженер, вольный требовать любой оплаты за свои услуги, а министр общественных работ. Если у Баиго и было помрачение рассудка, то только в «момент безумия», когда он решил изображать искреннее раскаяние. Вся влиятельная свора лихоимцев-«шекаров» не скрывала чувства облегчения: наконец нашелся столь нужный им козел отпущения. Всех обвиняемых парламентариев оправдали, кроме Баиго. Бывшего министра приговорили к пяти годам тюрьмы и штрафу в 375 тыс. франков, Шарля Лессепса — к году, а некоего Блондена, через которого подкупили Баиго, — к двум годам тюрьмы. Вернуть же уворованные сотни миллионов из пасти опытных
Очень показательно, что одновременно с французской Панамой в конце 1892 г. прогремела Панама итальянская, в которой тоже оказались замешанными три сменявших друг друга премьер-министра — Криспи, Рудини и Джолитти.
Темное дело
В начале необычно жаркого августа 1899 г. город Ренн — тихий, сонный центр Бретани — как будто на время уподобился шумному Парижу. Целые армии журналистов, съехавшихся со всех концов мира, штурмом захватывали немногочисленные отели. Повсюду слышалась иностранная речь, то там, то здесь мелькали хорошо знакомые всем представители французского политического, журналистского, литературного мира, прибыло много знаменитостей из-за рубежа. Газета «Тан» немного позднее, 6 сентября, писала: «Ренн стал центром мира» 7 августа в Ренне открылись заседания военного трибунала. Хотя они были гласными, но только с помощью сложных формальностей можно было попасть в число избранных — сотен корреспондентов ведущих газет многих стран и просто влиятельных лиц — тех, кого пропускали в здание местного лицея, где проходили заседания суда. А ведь это был не первый процесс над обвиняемым. Перед судом уже успели предстать как его сторонники, так и противники. Однако это только увеличивало жгучий интерес к «делу», которое превратилось в острую’ проблему, разделившую всю Францию на два лагеря, до предела накалив политические страсти, что могло стать поводом для глубоких социальных потрясений.
Речь идет, конечно, о знаменитом «деле Дрейфуса». Начало ему было положено еще пять лет назад.
«Дело Дрейфуса» имело совершенно очевидный смысл — попытки монархической и клерикальной реакции «свалить» республику, предотвратить либеральные политические преобразования в стране. Среди организаторов «дела» нередко мелькали лица с аристократическими титулами (генерал маркиз де Буадефр, маркиз Анри дю Пати де Клам и др.).
«Дело» началось в сентябре 1894 г. с обвинения артиллерийского капитана Альфреда Дрейфуса, еврея по национальности, в шпионаже в пользу Германии. Сын богатого фабриканта из Эльзаса — французской провинции, после 1871 г. присоединенной к Германской империи, — Дрейфус по своим взглядам и настроениям никак не выделялся из окружавшей его военной касты. Но его происхождение могло послужить удобным поводом для разжигания националистической кампании [408] , для обвинения республики в том, что «чужак» смог проникнуть в святая святых монархического офицерства — Генеральный штаб. Поэтому и было решено превратить ничем не приметного, бесцветного капитана в жертву крупной политической провокации. Военный министр Мерсье и заправилы Генерального штаба с самого начала знали о невиновности Дрейфуса и сознательно скрывали документы, которые свидетельствовали об этом. Так, во французском министерстве иностранных дел расшифровали телеграмму итальянского военного атташе Паниц-царди, работавшего в тесном контакте со своим немецким коллегой Шварцкоппеном. Из телеграммы, посланной 2 ноября, явствовало, что итальянец никак не был связан с арестованным капитаном Дрейфусом. Об этом, безусловно, было точно известно Мерсье и руководителям Генерального штаба.
408
В новейшей западной историографии спорят о том, вызывалась ли эта камлання расизмом или ксенофобией—враждой к иностранцам (Mitchel A. The Xenophobic Style. French Counterspionage and the Emergence of Dreyfus Affairs.—Journal of Modern History, September 1980, vol. 52, N 3, p. 414—425.
Генерал Мерсье был явно инициатором всего дела. Этот человек с морщинистым лицом и маленькими черными глазками под тяжелыми, будто свинцовыми ресницами очень напоминал, по свидетельству современника, старую пантеру, притворяющуюся спящей, но в действительности не спускающую глаз с добычи. Опытный интриган с иезуитскими манерами, он умело притворялся добродушным старым солдатом, целиком озабоченным только интересами страны, ловко скрывал свои честолюбивые планы. Ярый реакционер и клерикал, он сделал карьеру в качестве чуть ли не «республиканского» генерала, «не ходящего к мессе». В конце 1894 г. у Мерсье были серьезные личные причины для инсценировки «дела Дрейфуса». Военный министр так хорошо носил маску республиканца, что вызвал даже недовольство в монархических и католических кругах (вдобавок жена Мерсье была протестанткой!). Все это за какие-нибудь две недели декабря 1894 г. исчезло, как по мановению волшебной палочки, после известия об аресте Дрейфуса; националистические газеты, еще за несколько дней до этого оплевывавшие Мерсье, стали прославлять его как «спасителя отечества» [409] .
409
Guillemin H. L’enigme Esternazy. Paris, 1962, p. 78—92; Johnson D. France and the Dreyfus Affairs. London, 1966, p. 51—53.
Предыстория этой заранее обдуманной провокации такова. 20 июля 1894 г. некий майор Эстергази — к нему мы еще вернемся — явился к немецкому военному атташе в Париже полковнику Шварцкоппену и предложил свои услуги в качестве платного разведчика. Сообщив об этом предложении в Берлин, полковник получил 26 июля приказ продолжать переговоры. А 13 августа Эстергази уже вручили его первое жалованье — 1000 франков за доставленные ценные документы… [410]
Непосредственно провокация зародилась в недрах контрразведывательного отдела «секции статистики» (так называлась военная разведка) французского Генерального штаба. Главой этого отдела был тогда майор Анри — грубый, малообразованный офицер, но зато исполнительный и небрезгливый в средствах служака, бывший полицейский. Начальником «секции
410
Les carnets de Schwarzkoppen (la verite sur Dreyfus). Paris, 1930, p. 5—15.
Французская разведка подкупила некую мадам Бастиан, служившую горничной у супруги германского посла в Париже. За солидную мзду Бастиан тайно доставляла из посольства обрывки служебных бумаг, выбрасывавшихся в мусорную корзину. В конце сентября 1894 г. «секция статистики» получила, или, точнее, утверждала, что получила таким путем документ, впоследствии названный «бордеро», — сопроводительное письмо с описью разведывательных донесений, которые автор этого (недатированного и неподписанного) перечня пересылал полковнику Шварцкоппену. В конце «бордеро» сообщалось, что написавшее его лицо должно вскоре отправиться на маневры.
Наименее загадочным в «бордеро» было отсутствие подписи: шпионы не любят оставлять свою визитную карточку. Но надо добавить, что столь же мало принято у них составлять и подобные описи (тем более от руки, а не на пишущей машинке!), а у руководителей шпионажа — небрежно бросать в корзину для бумаг столь секретные документы. А такой опытный человек, как полковник Шварцкоппен, даже не дал себе труда хорошенько разорвать «бордеро» на мелкие куски — оно, лишь слегка поврежденное, попало в «секцию статистики». Подобное непонятное легкомыслие Шварцкоппена было тем более необъяснимо, что он был вполне осведомлен об установленной за ним слежке и не мог не быть настороже. Поэтому позднейшие утверждения Шварцкоппена в его мемуарах, что он никогда не видел «бордеро» и не бросал его в корзину для мусора, ряд историков считают несомненной правдой [411] . Однако другие исследователи в своих работах приводят материалы, выкраденные французскими агентами у немецкого полковника и ныне хранящиеся в Национальном архиве. Их похищение свидетельствует о явной беспечности атташе в отношении служебных бумаг [412] . Существует и теория, будто «бордеро» было написано самим Шварцкоппеном с целью одурачить французскую контрразведку [413] .
411
Johnson D. Op. cit., p. 364; Baumont M. Aux sources de l’affaire Dreyfus. D’apres les archives diplomatiques. Paris, 1959, p. 35.
412
Johnson D. Op. oit., p. 35—36.
413
Mazel H. Histoire et psychologie de l’affaire Dreyfus. D’apres les archives diplomatiques. Paris, 1959.
Вскоре после того как «бордеро» попало в руки руководителей французской армии, один из видных генштабистов, подполковник д’Абовиль, заявил, что почерк ему знаком. Письмо написано, сказал он, капитаном Дрейфусом, проходящим стажировку в Генеральном штабе. Сначала, 9 октября, обратились к лучшему эксперту — сотруднику Французского банка Гоберу с просьбой сличить «бордеро» с бумагами, написанными Дрейфусом. Как позднее, на процессе в Ренне, сообщил Гобер, принявшие его генерал Гонз, Сандерр, Анри и другие были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября 1894 г. Гобер заявил, что, как ему кажется, письмо к Шварцкоппену составлено другим лицом. Гобер еще изучал фотокопию «бордеро», а Генеральный штаб, предчувствуя отрицательный ответ, нашел для перестраховки более сговорчивого эксперта — сотрудника парижской полиции Бертийона. Тот через несколько часов представил нужный ответ: «бордеро», вне всяких сомнений, написано Дрейфусом. Впоследствии, когда все эти факты всплыли наружу, генералы пытались оправдать свой трюк нелепыми ссылками на то, что, мол, Гобер мог узнать почерк Дрейфуса, являвшегося одним из клиентов Французского банка, и проявить пристрастие [414] ,— не ясно, из каких мотивов. Зато Бертийон 'вполне устраивал генералов. В романе А. Франса «Остров пингвинов» Мерсье, изображенный под именем Гретока, заявляет: «В качестве доказательства поддельные бумаги вообще ценнее подлинных, прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела, — так сказать, на заказ и по мерке» [415] . Не менее ценными были и фальшивые эксперты.
414
Dardenne H. Lumieres sur l’affaire Dreyfus. Paris, 1964, p. 50.
415
Франс А. Сочинения, т. 6. M., 1959, с. 177.
Не дождавшись даже заключения экспертов, 12 октября вечером начальник Генерального штаба генерал Бу-адефр вызвал майора дю Пати де Клама и сообщил ему, что военный министр генерал Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, Пати де Кламу, поручается вести следствие.
Утром 15 октября Дрейфуса вызвали в канцелярию начальника Генерального штаба; здесь Пати де Клам, сославшись на порезанный палец, попросил капитана написать несколько строк — заранее заготовленный «диктант». Пати де Клам будет потом неоднократно повторять, что первоначально спокойный «изменник», узнав текст, забеспокоился. Это отразилось и на его почерке.
— Что с вами? — спросил Пати де Клам. — Вы дрожите?
— У меня мерзнут руки, — якобы ответил капитан. Однако имеется фотокопия «диктанта». В ней нет никаких следов, доказывающих, что рука, писавшая текст, дрожала [416] . Как неосторожно впоследствии признал в Ренне Пати де Клам, был предусмотрен и другой вариант: если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет считаться доказательством того, что он был предупрежден об опасности.
Еще через несколько лет, в 1906 г., Пати де Клам рассказал, что Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Дрейфус отказался покончить самоубийством, которое было бы так на руку его врагам.
416
Guillemin Н. Op. cit., p. 15.