Судить буду я

Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович

Азларханов, Шубарин, Джураев – почему-то эта связка совер­шенно разных людей не шла у него из головы, интуитивно он чувствовал, что с ними связана отгадка многих мучающих его тайн. Но… Азларханова нет в живых, Джураев, начальник уголовного розыска, поведал, что знал, оставался Шубарин, да и тот далеко, в Германии. И вдруг «блеснула» шальная идея, скорее мечта – вот бы заполучить в союзники Шубарина, уж этот человек знал не только весь расклад сил, кто за кем стоит, но сам некогда был причастен к формированию той командно-административной си­стемы, для которой ныне любые перемены означают крах. Проку­рор подумал: а почему бы мечте и не сбыться? Ведь Джураев абсолютно верно угадал: при сегодняшних устремлениях Шубарина вчерашние его друзья-прихлебатели –

только путы на ногах, ярмо на шее. Теоретически выходило верно, но на практике…

Уверенность в логичности хода крепилась оттого, что он вспом­нил анонимное письмо на свое имя от некоего предпринимателя, который, видя откровенный грабеж государства (автор писал несколько высокопарно – держава), сообщал прокуратуре бесцен­ные факты, конкретные фамилии и организации, наносящие ущерб народу. Немедленные меры, принятые прокуратурой страны и рес­публики, дали поразительные результаты, перекрыли десятки каналов, по которым шли миллионные хищения. А ведь писал чело­век вроде бы из противоположного лагеря, коллега Японца…

Давняя и странная смерть прокурора Азларханова, казалось бы, не имевшая отношения к событиям сегодняшнего дня, не давала покоя Камалову, ведь для ее разгадки и зацепиться было не за что: убийцу выкрали в ту же ночь из больницы, дипломат, доста­вленный в прокуратуру ценою жизни, тоже пропал. И вдруг в непо­нятной еще связи с фамилией Азларханов память выудила… Сена­тора.

Полковник Джураев, рассказывая о трагедии, разыгравшейся в холле прокуратуры республики, сказал, что видел там в эти минуты Сухроба Акрамходжаева. Мысленно Камалов хотел отмах­нуться от Сенатора, казалось, он не имел отношения к Азларханову, ведь уже было точно известно – никогда эти прокуроры не встречались прежде, никогда их интересы не пересекались. В то застойное время они стояли на разных ступенях общественного положения, и ничего не могло быть общего между образованным, эрудированным, закончившим московскую аспирантуру областным прокурором, которого юристы республики всерьез называли «ре­форматор», и вороватым, тщеславным районным прокурором.

Все вроде так… Но вдруг через год ярко взошла звезда Сенато­ра, серия его статей о законе и праве, о правовом нигилизме власти сделала его самым популярным юристом в республике. Но общаясь с ним по службе, когда тот, опять же неожиданно, стал заведующим отделом административных органов ЦК партии, Кама­лов не слышал от него ни одной свежей мысли, оригинальной идеи, хотя чувствовал его природный ум и хватку. Отчего произошла столь странная метаморфоза?

Камалов всерьез изучил докторскую диссертацию Сенатора – удивительно современная, емкая, аргументированная работа. На­роду пришлись по душе его выступления в печати, он, конечно, взлетел наверх на первой популистской волне перестройки. Камалову порою казалось, что Сенатор, если судить по его делам, поступкам, не имел ничего общего со своим научным трактатом. Так оно и вышло. Сенатор оказался не тем человеком, за которого себя выдавал, это выяснилось в связи со случайным арестом уголовника Артема Парсегяна, с которым чиновник из ЦК давно состоял в дружбе, и Беспалый сделал такие признания прокурору республики, что пришлось немедленно арестовать Акрамходжае­ва. Но Парсегян, знавший многое о своем покровителе, не мог ничего прояснить о научных изысканиях Сенатора. Еще до ареста Сухроба Ахмедовича Камалов пытался узнать в кругах, где за деньги куются докторские для сановных чиновников, кто стоит за столь умной, содержательной диссертацией. Но там утвердительно сказали – такого человека в Ташкенте нет.

Все рассуждения, варианты действий заходили в тупик, но Ферганец интуитивно чувствовал – путь к Шубарину лежит только через Азларханова, он много значил для души Японца, оттого и такой внушительный, от сердца, памятник, оттого и появилась в эпитафии на могильной плите оценка – настоящий…

С арестом Парсегяна Камалов узнал, что Сенатор замешан в ограблении прокуратуры в день убийства Азларханова. Но если Сухроб Ахмедович охотился за дипломатом

Азларханова, не причастен ли он к его убийству? После ночного происшествия во дворе прокуратуры осталось два трупа: охранника и взломщика сейфа по кличке Кащей, из Ростова. Парсегян утверждал, что Кащея пристрелил милиционер, и Сенатор был вынужден стре­лять, спасая дипломат. Но Камалов догадывался, что Кащей тоже на совести Сенатора, но понадобился, чтобы запутать следствие: в эти дни в прокуратуре как раз находились следственные дела нескольких жесточайших банд рэкетиров из Ростова, и татуиро­ванный с ног до головы Кащей оказался блестящим ходом Акрамходжаева. Но если Сенатор убил близкого Японцу человека, отче­го Шубарин водил с ним дружбу, поддерживал? Этот вопрос возник впервые, и он отметил его в записной книжке. Интересная складывалась ситуация – почему? Пока ответа не было. Но если Акрамходжаев действительно причастен к убийству Азларханова… вот, наконец-то, забрезжила единственная возможность вбить клин между Миршабом, Сенатором и Шубариным. Это открытие порадовало Камалова.

Была пятница, конец недели, и Хуршид Азизович ждал началь­ника отдела по борьбе с мафией, Уткура Рашидовича, они готови­ли одну операцию и собирались обсудить ее с глазу на глаз, не терпелось прокурору и узнать, начала ли работать Татьяна Георги­евна, вычислившая предателя в самой прокуратуре. Ферганец мельком глянул на часы. До прихода бывшего чекиста оставался час, и он, вновь расчертив чистый лист бумаги, обозначил волно­вавший его треугольник и тут же перечертил его в квадрат – как тень надо всем нависал Сухроб Ахмедович, Сенатор.

Задачу прокурор ставил локальную – найти ход к Шубарину, чтобы хоть однажды вызвать того на доверительный разговор, встретиться, пусть тайно, один на один. И появилась еще задача – найти посредника. Но на эту встречу он должен был прийти не с пустыми руками. Блефовать с Японцем не имело смысла, нужны только факты, железно изложенная логика событий. Следовало изолировать Миршаба от такого умного и влиятельного человека во что бы то ни стало. Может, даже стоило для этого что-то специально организовать, спровоцировать, но это на крайний слу­чай. С Шубариным он хотел играть открытыми картами.

И вновь его мысли вернулись к коллеге – убитому прокурору Азларханову. Как ему не хватало сегодня рядом такого человека! Он уже не раз слышал, и не только от полковника Джураева, что Амирхан Даутович часто выступал в прокуратуре на крупных сове­щаниях с докладами, анализами нашумевших дел – наверное, оттого в юридических кругах называли его «реформатор», «теоре­тик», подумал Камалов. И вдруг он встрепенулся: теоретик, реформатор – ведь это он сам так говорил, ознакомившись с докторской и со статьями Сенатора!

Может, следовало изучать не докторскую Сенатора, а все, что сохранилось в стенограммах от выступлений Азларханова, от до­кладных записок, которые, говорят, он часто адресовал прокурату­ре республики и Верховному Совету Узбекистана? Видимо, нужно отыскать его статьи в юридических журналах, затребовать его работы из московской аспирантуры. «Интересная мысль», – заго­релся Ферганец. Он не надеялся установить идентичность доктор­ской Сенатора с работами Азларханова – время и ситуация в стра­не резко изменились, но важны были суть, методология, стиль, наконец. А может, это работы из стола, ждавшие своего часа? Эту версию следовало проверить, и немедленно. В случае успеха… можно было искать подходы к Шубарину.

Педантичный Уткур Рашидович запаздывал, и Камалов, которо­му через полчаса следовало спуститься на второй этаж на проце­дуры, решил позвонить в прокуратуру. Он еще не доковылял до телефона-автомата в конце коридора, как в вестибюле появился начальник отдела по борьбе с мафией. По лицу полковника Ферга­нец сразу понял – что-то случилось.

Как только они вернулись в палату, Уткур Рашидович доложил:

– Сегодня ночью в следственном изоляторе КГБ умер Артем Парсегян.

– Вы видели сами труп? – жестко спросил прокурор, сразу оценив ситуацию, в которой оказался.