Судный день ('Иом-Кипур')
Шрифт:
Солдат вынул изо рта свою носогрейку, сплюнул в сторону и говорит:
— Плохо! Другой человек ни за что и не придумал бы, как этому делу помочь, а я присоветую, так не пожалеете, что послушались. А пожалуй, еще и отдадите новые сапоги, что остались от Опанаса в залоге, а?
— Ну, за такое дело и сапогов не жаль, только верно ли ты придумал?..
И действительно, придумал подлый солдат, —бес его не взял! — такое придумал, что если б все вышло по его слову, то теперь уж на мельнике черти на том свете воду давно возили бы…
— Вот, — говорит, —
«Вот, подлый, как все верно сказал! — подумал мельник. — Что-то скажет дальше?»
— Хорошо! Как вы богатый человек и Мотря богатая невеста, так тут уж и малому ребенку ясно: посылайте сватов к старому Макогону.
— Правда! Да только я это знал и без тебя… А как же с Галей?
— А вы дослушали до конца? Или, может, сами знаете, что я хотел сказать?..
— Ну-ну, уж и осердился!
— Вы всякого человека рассердите. Не такой я человек, чтобы начать речь да и не кончить. Будет и о Гале речь. Она вас любила?
— А таки так!
— А вы тогда кто были, как она вас любила?
— Подсыпка.
— Так это опять малый ребенок поймет: когда девка любила подсыпку, то и быть ей замужем за подсыпкой.
Мельник вылупил глаза и в голове у него, точно на мельнице в помол, все пошло кругом.
— Да я же теперь не подсыпка!
— Вот беда какая. А разве у вас на мельнице нет подсыпки?..
— Это Гаврило?.. Э-э, вот ты что придумал. Пускай же, когда так, он тебе и сапоги дарит за такую придумку. А я скажу на это, что не дождет ни он, ни его дядья с тетками, чтоб я такое дело потерпел. Вот лучше пойду да ноги ему переломаю.
— А! Какой горячий человек, хоть яйца в нем пеки!.. Да я ж совсем другое хотел вам сказать…
— А что ж ты еще после такой шутки можешь сказать, когда мне это не нравится?
— А вы послушайте.
Харько вынул люльку изо рта, посмотрел на мельника, прищуривши один глаз, и так прищелкнул языком, что у того сразу стало веселее на сердце…
— А вы, говорю, ее любили и бедную?..
— То-то что любил!..
— Ну, так и любите себе на здоровье, когда она будет за подсыпкой. Вот теперь и моей речи конец: вот вы все трое и будете жить на одной мельнице, а четвертый дурень не в счет… Ага! теперь поняли, чем я вас угощаю, медом или дегтем? Нет! Харька били не по голове, а куда следует, оттого и умный вышел: знает, кому достанется орех, кому скорлупа, а кому новые сапоги…
— А может, еще и не выйдет дело?
— Почему ж ему и не выйти?
— Мало ли почему. Вот старый Макогон не согласится.
— Вот! Когда б я с ним не говорил!..
— Ну?
— То-то. Ехал из городу с водкой, а он-навстречу. То да с+-, и говорю: «Вот вашей дочери жених — наш мельник».
— А он что?
— «Не дождет, говорит, ваша бабушка! Что, говорит, он стоит?»
— А ты что?
— А я говорю: «Вы, видно, не знаете, что нашего жида Хапун унес?»
— «А когда так, говорит, —то дело другое:
— Ну, хорошо, Макогон согласится. Так еще Галя пойдет ли за подсыпку?..
— Э, как девку с матерью погонят из хаты, то рада будет жить и на мельнице.
— Так-то оно так…
IX
Мельник почесался… А делу этому, вот, что я вам рассказываю, идет уж не день, а без малого целый год. Не успел как-то мельник и оглянуться, — куда девались и филипповки, и великий пост, и весна, и лето. И стоит мельник опять у порога шинка, а подле, опершись спиной о косяк, Харько. Глядь, а на небе такой самый месяц, как год назад был, и так же речка искрится, и улица такая же белая, и такая же черная тень лежит с мельником рядом на серебряной земле. И что-то такое мельнику вспомнилось.
— Э, послушай, Харько!
— А что?
— Какой сегодня день?
— Понедельник.
— А тогда, помнишь, как раз суббота была.
— Мало ли их было суббот…
— Тогда, год назад, в судный день.
— А, вот вы что вспомнили! Да, тогда была суббота.
— А теперь, когда у них судный день придется?
— Вот я и сам не скажу, когда он придется. Жида поблизости нет, так и не знаю.
— А небо, гляди, какое чистое, как раз такое, как и в тот день..
И мельник со страхом посмотрел на окно жидовской хаты, не увидит ли опять, как жиденята мотают головами и жужжат, и молятся о своем батьке.
Э, нет! То все уже прошло. От Янкеля не осталось, должно быть, и косточек, сироты пошли по дальнему свету, а в хате темно, как в могиле… И на душе у мельника так же темно, как в этой пустой жидовской хате. «Вот, не выручил я жида, осирочил жиденят, — подумал он про себя. — А теперь что-то такое затеваю со вдовиной дочкой…»
— Эй, хорошо ли оно у нас будет? — спросил он Харька.
— Чем плохо? Оно, правда, есть и такие люди, что меду не едят. Может, вы из таких…
— Не из таких я, а все-таки… Ну, прощай!
— Прощайте и вы.
Мельник пошел с пригорка, а Харько опять посвистал ему вслед. Посвистал хоть и не так обидно, как тот раз, а все-таки мельника задело за живое.
— А ты что свищешь, вражий сын? — сказал он, обернувшись.
— Вот уж и посвистать нельзя стало человеку! — обиделся Харько. — Я у капитана в денщиках жил, и то свистал, а у вас нельзя.
«Правда, —подумал мельник, —отчего бы ему и не свистать. А только зачем это все так делается, как в тот вечер?..»
Он пошел с пригорка, а Харько все-таки посвистал еще, хоть и тише… Пошел мельник мимо вишневых садов. глядь — опять будто две больших птицы порхнули в траве, и опять в тени белеет высокая смушковая шапка да девичья шитая сорочка, и кто-то чмокает так, что в кустах отдается… Тьфу ты пропасть! Не стал уж тут мельник и усовещивать проклятого парня, — боялся, что тот ему ответит как раз по-прошлогоднему… И подошел наш Филипп тихими шагами к вдовиному перелазу.