Судный день
Шрифт:
– А Хохлов! – выкрикнули из зала.
Ольга расслышала и тут же поправилась, что правда, был один случай с мастером сварочного цеха Хохловым, но выяснилось, что он от истощения не мог дойти до проходной, и его увезли в больницу.
– Небось выпивка у него истощилась, – сказали негромко.
– Ну, это известно… Но ведь правда, что заболел-то! – возразили первому.
– Да он язвенник, где ему! Это вы Хохлова с Беспаловым спутали!
Ольга на этот раз не реагировала на реплики, а может, и не слышала их, она как бы входила в роль, голос ее набирал силу.
– Насколько нам известно, – говорила она, – бывший рабочий
Тут все в зале захлопали, хоть и ясно было, что Ольгу куда-то занесло не в ту сторону от задач суда, а про мужей, которые якобы на фронте, то все знали, что у Ольги никакого мужа не было, как, кстати, и у Князевой. И вообще, выходила какая-то закономерность, что как баба в активе, так безмужняя, то ли характер мешает семье, то ли времени на нее не хватает.
Зал поаплодировал, и Ольга, сознавая, что завладела его вниманием, его чувством, умело закончила мысль:
– Кто знает, – и тут она посмотрела в сторону подсудимого, – может, из-за такого, пусть ненамеренного, но вредительства, наши бойцы в решающем сражении за победу заплатят не одной жизнью… И значит, не вернутся домой…
Князева при этих словах качнула неодобрительно головой, но и она оценила точность попадания выступающей: в зале стали сморкаться, доставать платки, уж очень близко все это было для сидящих, и для тех, кто еще ждал, и для тех, кто не дождался, получив похоронку. Но и тем и другим становилось ясно, каков на самом деле этот прощелыга Ведерников, что из-за него не дождутся они своих мужей!
– Молодежь, все лучшие рабочие завода пришли на этот суд, и каждому из сидящих, и всем, кому мы завтра расскажем о нашем справедливом суде, должно стать ясно, к каким серьезным последствиям может привести человека безответственность, потеря бдительности, да просто и моральная распущенность! Мы считаем, мы просим наших товарищей, кому доверены бразды правосудия, быть в этом деле справедливыми, но быть бескомпромиссными в своем решении, каким бы строгим оно ни было!
В зале захлопали, а Вострякова, покрасневшая, но довольная собой, села неподалеку от прокурора, на свой стул. Краем глаза посмотрела на Зелинского – каково впечатление, но увидела, что он шепчется о чем-то с Князевой. А рядом стоит какой-то человек из военных.
Кто-то из аплодировавших крикнул, приставив руки корту:
– Да что много говорить-то! Вышку ему! И дело с концом! Ишь, пузырь, вредить вздумал!
– А у меня муж в сорок втором… – добавила женщина в первом ряду и заплакала.
– Дык он в сорок пятом… Нарушил-то…
– А откуда известно, что он раньше не вредил?
– А
– Так у нее двое малышей сиротами!
– И все Ведерников?
– А то кто же! И карточки отоваривают с перебоями!
– И дров не завозят!
– А инвалида за что застрелили? За что? Он-то к Ведерникову, говорят, с душой, а Ведерников к нему с пушкой?
– Да вовсе это не Ведерников – стрелял, а приезжий…
– Он-то свое получил, теперь сообщникам пора по рукам дать!
Князева и Зелинский продолжали что-то обсуждать между собой и никак не реагировали на реплики в зале… Теперь к ним присоединились заседатели и защитник, и лишь по обе стороны от кучки маячили фигурки стоящего на отшибе подсудимого и Ольги, которую не пригласили на эти странные переговоры.
Кто-то в зале произнес громко, во всеуслышанье:
– Все ясно, сейчас намотают, и не сосчитаешь!
– Раньше сядешь, раньше выйдешь! – прозвучало в ответ.
– Это уж точно.
Князева оторвалась от группы и сказала:
– Тише, пожалуйста… – вернулась к тем, кто совещался, что-то напоследок у них спросила и повернулась к залу.
– Товарищи, – сказала. – Ввиду чрезвычайных обстоятельств выездная сессия суда переносится на завтра.
Зал еще некоторое время сидел, будто не доверяя сказанному. Недовольно стали расходиться.
К Костику подошел тот самый военный человек и что-то коротко ему сказал. Костик в ответ кивнул. Откуда-то появился молодой милиционер и увел Костика за сцену.
Некоторые из тех, кто не успел разойтись, смогли увидеть, как подъехала военная машина «виллис» и увезла Ведерникова, а с ним военного и Букаты в сторону завода.
38
Уже в машине Букаты, сидящий по одну сторону от Костика, по другую сидел милиционер, объяснил коротко ситуацию: завод в прорыве, и представитель наркомата, генерал, кстати, тот самый, что подарил тушенку, обратился к суду с разрешением на одну лишь смену использовать подсудимого на работе. Суд разрешил, вот и все. Хотя он, Ведерников, имел право и не соглашаться. С завода он уволен, да и суд эту отработку никак не примет во внимание как смягчающее обстоятельство. Для него вовсе не довод, что он наверстает с опозданием на двадцать дней свою же пропущенную смену… Так Зелинский и сказал: не хитрите, Букаты, это ему, мол, не поможет. Хоть я и понимаю, зачем вы это все придумали…
Букаты промолчал.
– Но они не правы, – добавил он. – Это вовсе не я придумал, я лишь Вакшелю подсказал, когда стало ясно, что цех в прорыве. А работки тебе там хоть отбавляй. Ее надо уметь делать, а не языком с трибуны молоть, как некоторые барышни.
Видно было, что он злился на Ольгу и не мог простить ее пламенной обвинительной речи. Тем более что после, он уже знал, подойдет в цехе как ни в чем не бывало, станет сочувствовать тому же Костику. Так вот у нее странно разделялось: на сцене она одна, а в домашней, то бишь заводской обстановке, – другая. И что удивительно, она вовсе этой двойственности не стыдится, а считает, будто так и должно быть. Там, мол, официальная линия, и я, мол, со всеми. А тут я другая, потому что внутри себя я могу даже сочувствовать и понимать несчастье других. «Ох, сможешь ли, – сказал ей на днях Букаты. – Ты ведь и в жизни стала разговаривать, как с трибуны…»