Судья королевского отбора
Шрифт:
На этот раз шар демонстрирует технику, напоминающую компьютеры, и роботов. Не могут же эти существа быть людьми! Они безэмоциональные, без блеска в глазах. Даже морщин на лице не видно. У маленьких детей уже есть носогубная складка, а у этих её нет.
Все эти роботы и компьютеры утверждали, что Ай Семь и как там её дальше зовут справедлива в решениях.
Последней наступает моя очередь. Я чувствую, как снова все взгляды приковываются ко мне, когда иду к скульптуре и касаюсь прохладного камня, быстро нагревающегося под ладонью. Налетевший ветерок срывает капюшон. От статуи отделается сверкающий
– Мальчику нужно поставить «четвёрку», – узнаю я голос директора школы, откуда я уволилась в день попадания в Аидэлэр.
– Так пусть учит и отвечает, и будет ему «четвёрка», – отвечаю я начальнице.
Я помню каждое слово. Знаю, с чего всё началось, и чем всё закончится. Я много себя нахвалила в той беседе. С одной стороны, это плохо, как бы некрасиво, но с другой – принижать себя тоже не стоит. Знаешь о своих лучших чертах и умениях – не молчи! Пусть о них знают и другие.
Весь разговор пошёл с родительницы этого нерадивого ученика, пожаловавшейся на мою предвзятость. О чём громко и грозно заявляет мне директриса.
– Мы будем вас проверять, – пытается она надавить на меня.
– Я прекрасный учитель с хорошим образованием. Красный диплом тому подтверждение. Будете меня проверять? Проверяйте! Вот тетради того, за кого вы заступаетесь, – я раскладываю перед ней рабочие тетради ученика. – Нет ни одной домашней работы. Классные работы также не записаны.
Начальница листает вещественные доказательства моей правоты.
– Мальчик обвиняет меня при всём классе в необъективности выставления его оценок, – тут я наклоняюсь к директрисе и уже более низким голосом, с предупреждающими нотками, произношу: – Да все ученики знают о моей справедливости и неподкупности. Они уверены, что я всегда оценю их знания, как бы они не относились ко мне. Именно эта моя черта помогла мне заслужить их доверие.
– И всё же вы на него давите, – не унимается она. – Вы должны перед ним извиниться и исправить оценки.
Это уже прошло, но её требование снова задевает меня. Внутри поднимается волна протеста.
Та я, что в шаре, вскакивает и повышает голос:
– Я самый честный и справедливый учитель…
Картинка гаснет. А мне, стоит признаться, хочется провалиться со стыда. О необходимых качествах предшествующих судий сообщали другие, а я сама себя нахваливаю.
Ищу взглядом фельтмаршалока, который тут же отвечает мне презрением и осуждением. Что? То есть за то, что я считаю себя непредвзятой и говорю об этом открыто, он смотрит на меня сверху вниз?
Сам себя не похвалишь, никто не похвалит.
Упрямо вздёргиваю подбородок и с вызовом во взгляде отвечаю ему, но я отвлекаюсь на собственное изображение в шаре, где я-подросток после девятого класса.
Я прекрасно помню показываемое событие. Это была моя единственная поездка в санаторий. И меня там обвинили в доносе. Даже на спину приклеили стикер с надписью «ябеда». Дети бывают жестокими.
Правда открылась на следующий день. Донесла третья соседка на первую, которая запиралась в нашей комнате с мальчиком. Чем они там занимались? Меня это лично не интересовало, но то, что комната была заперта почти всегда, – факт.
В этой ситуации есть доля моей вины. Я пригрозила второй
Следующий фрагмент выворачивает, обнажает мои чувства перед толпой. Я словно возвращаюсь в тот день.
– Ты воровка! Она украла у меня кулончик на цепочке, – кричит воспитательнице девочка, с которой не посчастливилось познакомиться в лагере, когда меня туда отправил отец после шестого класса.
Поднимаю голову и смотрю на светящийся шар, показывающий новую картинку. Стискиваю зубы.
Я-подросток делает также. Обвинения сыплются. Вот воспитательница зовёт начальника лагеря. На пару с ним она устраивает досмотр моих вещей без полиции в попытке найти «сворованный» кулон с цепочкой. Тщетно! В моих вещах их не было, потому что я их не брала.
Заканчивается эта история тем, что кулончик с порванной цепочкой находятся на игровой площадке. Девочка их потеряла.
Картинка, возможно, и закончилась, но история воскрешает неприятные эмоции. Передо мной так и не извинились. Меня всю смену сторонились дети. О том, что я «воровка» разнесли быстро, а о том, что невиновна, – промолчали.
Стараюсь не встречаться взором с великим князем. Боги его мира напомнили мне, когда я решила быть честной и справедливой, невзирая на статусы людей. Именно этот случай в детстве стал поворотным и взрастил во мне почти болезненное чувство справедливости.
Шар возвращается в скульптуру. Все взгляды прикованы ко мне. В некоторых я читаю недоумение по поводу выбора меня в качестве судьи. Хотя есть смысл в моём избрании. О предыдущих судьях, об их качествах люди только говорили. В моём случае показали причины, из-за которых я стала остро реагировать на любые проявления несправедливости. Боги Аидэлэра удостоверились в моей беспристрастности.
Раз меня выбрали их небожители (или где они там живут?), значит, я действительно являюсь таковой, поэтому расправляю плечи и гордо иду к другим поджидающим меня судьям. И плевать мне на презрительные ухмылку и взгляд какого-то там князька!
Верховный жрец произносит заключительную речь, вознося благодарность Единосущему и его дочерям. Сияние скульптуры усиливается. Из неё ударяет широкий луч света вверх, в стеклянный купол, который превращается в огромный бутон. Он раскрывается. С краю лепестки розовые, ближе к середине они желтеют. Из огромного цветка кружась ниспадают такие же цветы на присутствующих в храме. Я подставляю ладони, и в них ложится роза, так похожая на сорт «Роза мира», которую выращивала и любила моя бабушка. Вдыхаю её аромат. И пахнет также.
Прихожане ликуют и собирают цветы в принесённые корзины. До меня доносятся разговоры с намерениями людей: кто-то будет засушивать цветы, чтобы заваривать чай, обладающий целебными свойствами; кто-то собирается сложить засушенные лепестки в тканевый мешочек и носить в качестве оберега.
Насладиться этой картиной мне не дают. Фельтмаршалок взглядом заставляет вздрогнуть и догнать ушедших вперёд судий. Цветок кладу в карман плаща. Жалко было выбрасывать.
И вот мы выходим из храма.