Судья показывает на центр
Шрифт:
Наблюдая за Латышевым в игре, я обнаружил, что он не всегда сопровождал свои свистки жестами. Он объяснял свои решения лишь в том случае, если футболисты, остановленные свистком, бросали вопросительный взгляд в его сторону. Судейский почерк Николая Гавриловича был безукоризнен, редкие жесты скромны и оригинальны, а умение держать себя на поле импонировало и игрокам, и зрителям. Матч прошел гладко, без единого инцидента. И воспоминание об этом поединке в Тбилиси — одно из самых приятных за всю мою многолетнюю судейскую карьеру.
Наконец наступил день, когда мне поручили самому возглавить судейскую бригаду — в матче первой лиги: ЦСКА — «Трудовые
— Ты знаешь, — говорил Мугурдумов, пряча улыбку, — матчи с ЦСКА судить вообще не очень трудно. Армейская дисциплина — это вещь. И особенно хорошо она срабатывает, когда судья ее уважает. Я лично во встречах с участием ЦСКА всегда стараюсь находиться как можно ближе к игровому моменту, не упускать ни одного нарушения.
— Точно, — подхватил Гаврилиади. — Свисток по всякому поводу, как я заметил, «заводит» армейцев…
Я, в глубине души благодарный им за такую эзоповскую форму подачи совета, наматывал себе на ус их замечания.
Матч армейцев с ленинградцами я провел довольно спокойно. Просмотровая комиссия выставила мне хорошую оценку, а старший тренер москвичей сердечно поблагодарил за судейство.
Зато первое мое выступление в Москве удачным не назовешь. В поединке между московским «Динамо» и «Крыльями Советов» (Куйбышев) меня подвел мой земляк Алекспер Мамедов. Я знал, что, прикрываясь корпусом, он в пылу борьбы, случается, подталкивает противника рукой. Случается, а не всегда! Я же фиксировал нарушение с его стороны и тогда, когда он отнюдь не преступал правил. Неудивительно, что трибуны бурно реагировали на мои свистки.
«Зрители недовольны» — под таким заголовком был опубликован на следующий день отчет о состязании в газете «Труд». Автор корреспонденции тщательно разбирал допущенные мной ошибки и утверждал, что именно арбитр испортил поединок. Журналист высказывал упреки и в адрес Федерации футбола СССР, допустившей к игре слабо подготовленного рефери.
И все же, хотя первый экзамен перед столичными болельщиками я не выдержал, уверенность в своих силах мне удалось сохранить. Очень помог мне Александр Меньшиков, назначенный в мою бригаду на матч «Торпедо» (Москва) — «Шахтер» (Донецк). Он сделал все, чтобы снять напряжение, ликвидировать горький осадок, оставшийся от первого моего выступления в столице. Игра прошла удачно. Были довольны, кажется, все — и зрители, и футболисты, и просмотровая комиссия…
В течение сезона я провел еще несколько игр. Неожиданную радость доставил мне известный алмаатинский рефери Владимир Толчинский, которого я случайно встретил в ашхабадском аэропорту.
— Тофик! Поздравляю. Тебе присвоили звание судьи всесоюзной категории!
А вскоре последовала еще одна новость — мне предложили должность второго тренера «Нефтяника».
В «Нефтянике» я провел три года, сначала в качестве тренера, а потом начальника команды.
Я стал видеть больше матчей, больше судей. Не раз я бывал неудовлетворен как начальник команды чьим-то судейством. Но эта неудовлетворенность быстро переходила в анализ игр и завершалась накоплением ценнейшего опыта. Именно ценнейшего. Потому что мастерство судьи имеет свои весьма специфические возрастные рубежи, совсем иные, чем у игрока. Такой пример. Футболист может быть участником финального матча
Может возникнуть вопрос: справедливо ли это? Предпочитая опыт, не отказываем ли мы арбитрам в праве на талантливость?
Конечно, нет. Просто в мастерстве рефери талантливость — лишь одно из слагаемых, пусть и весьма существенное. Но куда весомее накопленный годами опыт! Глубокий смысл заложен в существовании длинной судейской иерархии от третьей категории до всесоюзной и международной. Решение же начать карьеру арбитра принимают обычно те, кто закончил выступления на зеленом ковре.
Лучший способ избавиться от искушения
— Ох, не хватало мне только этого футбола! — сказала мама, с грустью рассматривая мои рваные ботинки. — Тебе четырнадцать лет, на голову выше меня уже… — Она тяжело вздохнула. — Не напасешься на тебя…
Понурив голову, я молча слушал маму, проклиная в душе здоровенный булыжник. Его я сам, пыхтя от натуги, притащил во двор. Он служил штангой в воротах, которые мне доверили защищать ребята из нашего дома. И разве я виноват, что, пытаясь ногой отбить мяч, угодил в камень и ушиб пальцы? Но это полбеды. А вот ботинки… В те трудные военные годы они стоили недешево, и я понимал, что нечаянно создал огромную брешь в нашем скромном семейном бюджете.
«Не буду играть в футбол», — твердо решил я.
Но там, где начинался футбол, кончалась моя воля. Воистину, лучший способ избавиться от искушения — это поддаться ему!
Оправдание у меня было наготове. Я учился во второй смене, с часу дня. И не ложился в постель, пока не были приготовлены все уроки. Мама сначала сердилась на меня, но потом четверки и пятерки в школьном табеле как-то смягчили ее.
Зато утром, когда в окно нашей комнаты летели мелкие камешки, я с легким сердцем молниеносно натягивал на ноги башмаки, кое-как подлатанные дядей Гришей, соседским сапожником, и мчался по крутой скрипучей лестнице вниз, во двор.
Старые бакинские дворы моего детства… До сих пор у меня щемит сердце, когда в каком-нибудь потемневшем от времени доме я вижу каре остекленных веранд, раскидистый тутовник или инжир — излюбленное место наших пиршеств в период сбора урожая и военных игр, серый, в глубоких трещинах асфальт, сквозь который весной пробиваются острые и нежные ростки изумрудной травы.
На этом асфальте, исчерченном мелом, развертываются великие футбольные битвы: двор на двор, улица на улицу. На время сражений девчонки и малыши изгоняются. Пусть смотрят на нас с лестниц, ведущих на второй этаж, пусть забираются на дерево или еще куда — внизу им места сейчас нет. Внизу мы самозабвенно гоняем мяч.
Но какого бы накала ни достигали футбольные страсти, и нападающие, и защитники всегда старались помнить: бить мячом куда угодно, но ни за что — в сторону веранд. Легко сказать — не бить! Как ни старайся, рано или поздно после лихого удара раздавался тонкий звон бьющегося стекла и в тон ему — взвинченный голос разгневанной хозяйки. Подхватив мяч, мы мчались сломя голову кто куда. Дай бог унести ноги!
И по секрету: даже сегодня, через добрых тридцать лет, когда я слышу, как разбивается стекло, мне с трудом удается удержать себя на месте…