Судья
Шрифт:
Ей не на кого оставить дочку. И потом, так или иначе придется ехать в Москву, пытаться осуществить детскую мечту.
— Я подумаю, — сказала она, понимая, что это, возможно, конец великой дружбы.
— Подумай. Я в обиде не буду.
Явился следователь, эксперты, начался мучительный допрос. Инна так вымоталась, что врала совершенно хладнокровно. Следователь ей не поверил. Но такова его работа — ничему не верить.
В дверях он обернулся.
— Не теряйте с нами связь. Если что, звоните. Вот моя визитка. Будьте уверены, мы сделаем все возможное, чтобы
— У вас есть гарантии? — спросила Инна.
— Для этого мне достаточно посмотреть на то, что они сделали с вашим лицом. И потом, у меня тоже растет маленькая девочка. Вот мои гарантии.
Распрощавшись, Инна закрыла за ним дверь.
Она уложила Веронику спать, выключила телевизор. Моя на кухне посуду, Инна кое-что вспомнила.
Она вытерла руки тряпкой. Достала из кармана халата ключи.
Андрей повернулся, собираясь уйти, но вдруг переменился в лице.
— Что такое?
Он подошел к Инне, положил ладонь ей на плечо.
— Я хочу тебя кое о чем попросить, — сказал Андрей взволнованным голосом, глядя ей в глаза.
— О чем?
Он сунул руку в карман джинсов и достал связку ключей.
Показал ей нужный ключ.
— Это ключ от квартиры на улице… — он назвал адрес. — Обещай, что съездишь туда и заберешь кое-что.
Говоря это, Андрей взял ее руку и вложил связку ключей ей в ладонь.
— Ну… хорошо. Если смогу. Что я должна забрать?
— Это абсолютно пустая квартира. Я жил там некоторое время. Там нет мебели и санузла. Только голые стены. В центре комнаты стоит стол, накрытый зеленой клеенкой. На столе — магнитофон. В магнитофоне кассета. Ее ты и должна забрать.
— Что мне с ней сделать?
— Сохрани ее. Если со мной что-то случится, она останется у тебя.
На неделе Инна нашла время, чтобы выполнить его просьбу.
И вот она стоит у двери, перебирая связку ключей.
Прислушиваясь, не слышно ли шагов на лестнице, Инна отперла дверь.
Действительно, пустая квартира с обшарпанными голыми стенами, из которых торчат ржавые трубы. Ни дверей, ни перегородок из гипсокартона. В туалете унитаз с протекающим бачком. Из стены торчит водопроводный кран, вода капает на пол. Раковина вырвана с мясом, валяется на полу, похожая на оторванное белое ухо.
Инна прошла в большую комнату, которая могла быть залом, если бы ее обжили. Окно распахнуто, на подоконнике — стопка пожелтевших газет.
На столе, накрытом зеленой клеенкой — магнитофон «Филипс». От него к стене тянется запыленный провод, штепсель подключен в розетку.
Поддавшись странному желанию, Инна протянула руку и нажала кнопку воспроизведения.
Шорох пленки.
Инна напряженно вслушивалась, но пропустила момент, когда началась запись. И потому вздрогнула, когда в комнате прозвучал негромкий, слегка искаженный голос Андрея.
«Я, Андрей Белкин, исповедуюсь, находясь в здравом уме и твердой памяти, готовый подтвердить достоверность всего, сказанного мною, с полным осознанием взятой на себя ответственности…»
Она остановила запись и вытащила кассету. К ребру была приклеена
ОТКРОВЕНИЕ АНГЕЛА СМЕРТИ
Домой Инна возвращалась пешком. На сердце лежал камень.
Она вспомнила, как все начиналось. Исходная точка этой бесконечной истории. Все началось, когда они с дядей ссорились у машины. Или раньше? Но когда? Когда ее родители погибли в автокатастрофе? Когда Каин убил Авеля? Где начало мировой истории, в которой любовь и насилие сплетаются, как виноградные лозы?
И будет ли конец этой истории надежд и страхов, верности и предательства, любви и ненависти?
Вопросы, вопросы, вопросы. И небо — тяжелое, темное, равнодушное — никогда не дает ответов.
Ах, если бы Павел был с ней!
«P.S…не могу удержаться, и повторю, что ты была самой прекрасной из женщин, которую я встречал в своей жизни. Я благодарен судьбе за то, что в моей жизни были такие женщины, истинные богини. Я сожалею о том, что не смог подарить им счастье. Я никогда не умел жить, и собственными руками разрушал все, что мне было дорого.
Иногда я думаю, что причина не только во мне. Все дело в проклятом ДАРЕ. Моя вина в том, что я не смог принять ответственность, которую возложил на меня наш милосердный боженька. Я должен был подчинить свою жизнь ДАРУ, выполнять свое предназначение. Я не имел права сближаться с этими женщинами, не имел права любить. Я пытался убежать от судьбы, и жизнь жестоко наказала меня.
Но я не об этом. Ты знаешь, как трудно подобрать слова, чтобы выразить истинные чувства. Оскорбить, наплевать в душу гораздо легче. Какими словами выразить то, что я чувствовал к тебе? Никогда этого не умел. Поэт сказал об этом лучше меня.
Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — то позабудется.
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или мне это только чудится?
Прощай, Инна, прощай навсегда. Дай Бог тебе счастья. Тебе и нашему ребенку.
Прощай.»
Инна возвращалась домой по улицам древнего города, и плакала. Плакала от чувства бесконечной тоски и одиночества.
Она плакала, потому что шла там, где Павел никогда не будет ходить. Никогда не увидит этого мрачного, сурового неба. Плакала, потому что знала: когда придет домой, сделает то, чего Павел никогда не сможет сделать — обнимет дочь.
Инна закрыла дверь квартиры, сняла плащ. Прошла в гостиную. Работал телевизор. Вероника лежала на диване. Она спала. Пульт выскользнул из ослабевших пальцев на ковер.
Выключив телевизор, Инна достала из шкафа любимую дочкой «тигровую шкуру» (плед в оранжево-черную полоску). Накрыла Веронику. Села на край дивана, убрала со лба дочери волосы.