Суета сует
Шрифт:
— Папа, — громко окликнула Анна. — Семь часов! Вы просили напомнить.
Старик вяло повернул голову, слабо помахал рукой — слышу. Медленно поднялся, и овчарка, лежавшая на земле, тут же вскочила.
Анна отвернулась. Прикусив губу, оглядела в раздумье комнату, где все было привычно, знакомо, каждая вещь имела свое раз и навсегда отведенное место: большая географическая карта мира, полка с аккуратно, одна к одной, расставленными книгами, глобус на письменном столе, рядом с ним чернильный
«Волоокая, — мысленно повторила Анна. — То есть глаза как у вола. Коровьи глаза… И точно: ни дать ни взять — сытая гладкая телка».
Иван Дмитриевич стукнул два раза в заделанную Дмитрием дверь.
Анна взяла рубашку сына, коробку с нитками; проходя мимо двери к свекру, тоже стукнула два раза в голубую филенку — иду, дескать. Стукнула автоматически, привычно, не обратив на это внимания. Вышла во двор, приласкала походя Гранита, поднялась по крыльцу в половину, где жил старик.
Иван Дмитриевич, глубоко утонув в кресле, смотрел не отрываясь на экран телевизора, где Штирлиц соревновался в остроумии с Мюллером.
— Пора ужинать, — сказал Иван Дмитриевич, не повернув головы.
Пока сноха накрывала на стол, пока готовила в спальне постель свекру, старик Твердышев не пошевелился и, кажется, ни разу даже не моргнул… Сели ужинать. Ели молча, не поднимая глаз от стола.
— Спасибо, — Иван Дмитриевич вытер губы салфеткой, аккуратно положил ее рядом со столовым прибором.
И снова перебрался в кресло. И снова окаменел.
Анна поставила на столик рядом с ним традиционный стакан чаю, маленькую, оплетенную серебряными кружевами — баклажку, в которую раз в неделю доливала ром. Старик, не глядя, взял баклажку, накапал в чай и, отпив, опять застыл, сжав, словно отогревая руки, стакан в ладонях.
Анна убрала посуду, вымыла и села на диван. Изредка посматривая на экран телевизора, где теперь дергались куклы-попугаи, рассказывая о проделках какого-то Жако, она вышивала Чебурашку на рубашке сына, слегка хмурилась от дум.
— Завтра собираюсь съездить к Антошке, — сказала, откусывая нитку. — Поедете со мной?
— Поеду, — помолчав, буркнул Иван Дмитриевич.
— Только вы сами разговаривайте с заведующей, — попросила Анна. — А то опять раскричится, как позавчера, что балуем, не даем отдыхать.
Иван Дмитриевич посопел, отхлебнул чай.
— Поговорю, — и брюзгливо добавил: — Надо бы забрать его домой.
— Хорошо бы, — согласилась Анна и вздохнула, — да вдруг осенью назад не примут…
Старик пошевелился в кресле, насупился. Потребовал:
— Переключи программу.
Анна встала, пощелкала переключателем. Появился на экране цех гигантского завода. Ревели станки, вращались какие-то огромные блестящие детали, тележурналист, стараясь перекричать шум, радостно докладывал зрителям: «…применение новой технологии и умелое использование скрытых резервов позволило коллективу бригады уже в этом месяце увеличить производительность труда, улучшить показатели по экономии металла…»
— Оставить? — сноха вопросительно посмотрела на Ивана Дмитриевича.
— Давай попугаев, — приказал тот.
Щелчок переключателя — и снова на экране попугаи. Один из них, взъерошенный и хитроглазый, пел, грассируя, бравую песенку о том, что он, Жако, никого не боится, что он самый ловкий и хитрый.
Женщина вернулась на место, села. Сцепила на коленях пальцы и, не отрываясь от телевизора, замерла.
— Завтра Шахов уезжает, — стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойней, сказала она. — Может, попросить его — пусть зайдет к Дмитрию…
— Ни в коем случае! — резко оборвал старик. — Дмитрий не ребенок.
— Пусть Шахов хотя бы узнает, как он там, — начала было Анна, но Иван Дмитриевич, хлопнув ладонью по с голику, перебил:
— Сам выбрал. Пусть живет как хочет!
Анна помолчала. Хрустнула пальцами.
— А я? — спросила негромко. — Как я жить должна?
Старик пошевелился, словно поглубже, прячась в кресло, закрыл глаза.
— Решай сама, — сказал с усилием. — Тут я тебе не советчик.
Сноха повернула голову, посмотрела на одеревеневший профиль свекра: сухой, точно из желтой кости вырезанный нос, плотно сжатые губы, окруженные паутинкой морщин, выпирающий подбородок с дрябленьким мягким мешочком под ним.
— Может, мне все-таки перебраться к вам? — не в первый уже раз предложила она. — Вместе жить станем… И Антошка всегда рядом с вами будет.
— Нет, — сразу и решительно отказал Иван Дмитриевич. — Не надо!
— Но ведь Дмитрий не приедет, — устало продолжала настаивать женщина. — И мне одной не так тоскливо будет, и вам.
— Какая тебе радость жить со стариком? — дернув верхней губой, желчно усмехнулся Иван Дмитриевич. — Сейчас у тебя полная свобода, независимость: делай что хочешь! — Он приоткрыл глаза, остро и язвительно посмотрел на сноху. И снова сомкнул веки. — Я хочу, я люблю быть один. — Помолчал, добавил со старческой безжалостностью: — Не бойся, квартира тебе достанется. Когда буду умирать, тогда и переедешь.
Большие глаза Анны сначала удивленно расширились, потом заблестели.