Sugar Mama

Филатов Андрей

– Тичер настаивал, чтобы русский сам отдал деньги.

– Тогда пусть приедет и возьмет их, режиссер хренов! Разве ты не видишь, что русский мало что понимает?

– А когда он очнется?

– Ни черта не вспомнит! Рукопись у него, значит, решит, что сам отдал деньги.

– Ладно, делаем, как ты говоришь.

– Вперед, – скомандовал Тони.

Русский, раскачиваясь на стуле, что-то негромко напевал.

– Тони! – прервал он пение, заметив вошедших. – Ты вернулся за деньгами? Можешь взять их в моем рюкзаке. Там двадцать тысяч, которые ты дал Мишель, и твои проценты. Ты доволен?

Тони подошел к русскому и протянул руку:

– Давай рюкзак.

Русский попытался снять рюкзак со спинки стула, на котором сидел, но тут же уронил его на пол.

Тони,

ругаясь, поднял рюкзак и высыпал пачки сотенных купюр на стол.

– Будешь считать? – спросил русский. – Обязательно сделай это, Тони. Когда я работал на радио, то всегда пересчитывал гонорар за свою программу. Отличное было время! Только прошу тебя, не считай деньги, как это делают в кино. Открывай каждую пачку и пересчитывай купюры. Тогда ты получишь истинное удовольствие! Черт, Мишель! Твоя бабушка точно была колдунья! Как назывался ее омлет? «Омлет счастья»? Да… Я сейчас так счастлив, что даже снова готов полюбить ту девушку. Тони, ты знаешь историю о моей девушке? Пока ты считаешь деньги, я расскажу тебе. Это отличный блюз, Тони! Его сочинил Хоулин Вольф. Как жаль, что кубинцы не знают, что такое блюз… От вашей сальсы меня уже тянет блевать, честное слово! Куда ни пойдешь, везде танцуют сальсу. Да… И эти идиотки итальянки тоже танцуют сальсу. А потом к тебе обязательно подваливает одна из дочек Ли Су Чун… Ну ладно, это все чушь, Тони. А ты, я вижу, любишь деньги… Ну так вот… Был чудный летний день, когда моя девушка оставила меня. Ты думаешь, она уехала далеко-далеко? Нет. Она просто пошла домой, к своему мужу. И так каждый раз, Тони. И каждый раз мне казалось, что она уехала на край света. Но теперь я совсем не переживаю. Знаешь почему? Потому что сейчас я сижу на самой вершине мира и наблюдаю, как ты копошишься с деньгами далеко внизу. И я понимаю, что деньги – это дерьмо. А если люди так и не сумели придумать в жизни ничего более ценного, чем деньги, значит, и все мы тоже дерьмо. Вот так, Тони, вот так…

One summer day,

запел русский, покачиваясь на стуле в такт мелодии и отбивая ритм ногой, —

she went away, —She gone and left me, she gone to stayBut now she's gone and I can't worryBecause I'm sitting on top of the world [10] .

Тони вскрывал пачку за пачкой. Мишель сидела на кровати и курила, уставившись в пол. Русский совсем ушел в себя. Он раскачивался все сильнее и отстукивал ритм уже не только ногой, но и обеими руками по деревянному стулу.

10

Однажды летом она ушла. Ушла и бросила меня навсегда. Но, забравшись на вершину мира, я совсем не переживаю об этом (англ.).

Worked all the summer, worked all the fallHad to take Christmas in my overallsBut now she's gone and I don't worrySitting on top of the world [11] .

– Знаешь, Тони, что написано на этих зеленых бумажках? – спросил русский. – Там написано, что мы верим в Бога. Ты веришь в Бога, Тони?

Тони продолжал молча считать деньги.

– А ты Мишель?

– Верю, – выдохнула она дым сигареты через ноздри.

11

Я работал все лето, пахал всю осень, вкалывал в Рождество. Ее нет теперь, но мне плевать на это. Я отлично себя чувствую, усевшись на вершине мира (англ.).

– Ни во что вы не верите,

кроме денег! Папа приехал к вам в Гавану и сказал: «Любовь – это бог». И вы поклонились папе. А потом пришли домой, и вас спросили: «Расскажите нам, что сказал папа?» И вы ответили своим близким: «Он сказал, что бог – это деньги». Так ведь это было, Тони? Вижу, ты носишь большой крест. В нем килограмм чистого золота. Это крутой крест. Выходит, ты все-таки крут? Тогда тебе нужны крутые деньги. Знаешь, что я сделаю, когда спущусь с вершины мира? Я сделаю крутые деньги, чтобы каждый раз, когда люди станут их пересчитывать, они вспоминали, кто их бог. Я нарисую на всех купюрах вместо отекших морд американских президентов лицо распятого Иисуса в терновом венке. В его глазах страдание, а по лицу стекает кровь. И тогда каждый, кто говорит, что верит, может честно сказать: «Вот мой Бог».

Странно, что никто не додумался до этого. Это же так просто! Представьте, священник заканчивает молитву словами: «Мы верим в Тебя, Господи!» – и берет у прихожан деньги – во славу Господа. И что же на деньгах? Тоже Бог! Все встало на свои места. Слышишь, Тони? Ты скоро закопаешься по уши в куче денег, как навозный жук в куче дерьма.

– Здесь только двадцать тысяч. – Тони поднял глаза от стола. – Хочешь оставить себе рукопись, гони еще столько же.

– Ты снова о деньгах? Неужели тебе совсем не нравится история о моей девушке? – спросил русский. – Тогда ты ничего не понял в жизни, Тони. Твои проценты – это удовольствие от пересчитывания денег, которые тебе вернули. Если ты думаешь, что этого мало, можешь положить все обратно в рюкзак и повесить его на стул.

Из соседней комнаты раздался голос хозяйки квартиры, у которой русский снимал комнату:

– Коста, там внизу стоят двое полицейских. Хотят с тобой поговорить. Что им ответить?

– Скажи им, Мари, что на вершине мира уже нет свободных мест! – прокричал русский. – Но если они все же хотят пообщаться со мной, так и быть, пусть попробуют сюда забраться.

– Ладно, скажу, что тебя нет дома, – ответила хозяйка.

– Черт, – ругнулся Тони и начал запихивать деньги обратно в рюкзак.

– Видишь Тони, – сказал русский, – кажется, ты уже понимаешь, в чем состоят твои проценты. А ведь полиция наверняка заинтересуется, откуда у кубинца такие деньги? И что ты им скажешь? А я могу сказать, что эти деньги мои… И мне ничего не будет. Понимаешь? Если ты и дальше будешь так же быстро усваивать уроки, есть шанс, что…

Он не успел договорить, потому что Тони, почти не целясь, ударил его в челюсть, и русский рухнул на пол.

– Надо смываться! Соберешь рюкзак – и быстро уходи, – приказал он Мишель и выскочил на лестницу.

Мишель собрала оставшиеся деньги в рюкзак и выбежала вслед за Тони.

Когда не стало слышно ее шагов по металлическим ступеням лестницы, русский повернулся на спину. Он приподнял голову и оглядел комнату. Взяв с пола стодолларовую купюру, он посмотрел сквозь нее на свет, падающий с улицы через открытую дверь, и беззвучно рассмеялся.

– Ты в порядке, Коста? – вбежала в комнату Мари.

– В порядке, – кивнул русский.

– У тебя кровь на лице. – Она стала вытирать его подбородок. – Они били тебя?

– Пустяки. Ты все сделала, как я просил. Ты молодец, Мари. Эти придурки струсили и сбежали.

Он поднялся с пола, подошел к шкафу и налил рома себе и хозяйке:

– Давай выпьем, Мари. Ты умница. Они выпили.

– Знаешь, Мари, за что я полюбил Кубу? – сказал русский. – За то, что здесь даже самый последний бедняк никогда не плачется и не ноет, как ему плохо живется. А у нас в России даже богатые не улыбаются. Скверно живется, Мари, когда никто не улыбнется тебе. Это ведь чудо, что мы живем! На что же тогда русские вечно жалуются Господу? На жизнь, которую Он нам подарил? У нас даже женщины забыли, что такое любовь. Мужчины дрочат, женщины мастурбируют, и вся эта порнография называется любовью. А моя девушка целыми днями твердила, что любит меня, и каждый раз возвращалась к своему мужу. Ну уехала бы с ним в Йошкар-Олу, так ведь нет.