Султан и его гарем
Шрифт:
– Мы удивлены твоим словам, светлейшая принцесса, – отвечал Мансур, пожимая плечами. – Мы ничего не знаем о том, о чем ты говоришь нам в порыве гнева.
– Это дурно рекомендует тебя и твое дело и не делает чести твоему сану, великий муфтий, – ты прибегаешь ко лжи! – воскликнула принцесса.
Мансур-эфенди вздрогнул, как бы ужаленный змеей.
– С каких пор прибегает принцесса к подобным выражениям и обвинениям! – воскликнул он. – Это грозит ей не быть больше принятой в этом месте.
– Я больше и сама не побеспокою вас своим посещением: в последний раз видите вы меня здесь! – гордо отвечала
– Значит, ты пришла объявить нам разрыв?
– Вы сами вызвали его, с той самой минуты, как осмелились подкупить моего слугу. Я не за тем пришла, чтобы что-нибудь объявлять вам, на это у меня есть слуги. Мою благосклонность вы употребили во зло. Я пришла узнать от вас о местопребывании пророчицы!
– Речь твоя, светлейшая принцесса, так изменилась со вчерашнего празднества, что ты должна извинить нас, если мы не совсем понимаем ее! – отвечал Мансур-эфенди резким тоном. – Говорят, тебе не удалось намерение сочетаться браком с молодым пашой, который своим быстрым возвышением обязан твоей благосклонности, отсюда понятно твое раздражение, однако ж…
– Замолчи! – перебила Рошана Мансура. – Это ложь! А Шейх-уль-Ислам, раз заслуживший подобный упрек, не может долее оставаться на своем высоком посту. Я открыто обвиняю тебя во лжи, и это погубит тебя, дерзкий! Молодой паша, о котором ты говоришь, ничем мне не обязан. Он слишком благороден, чтобы принять награду, им не заслуженную! Это редкий пример в нашем государстве, и желательно было бы, чтобы он нашел себе многих подражателей. Я еще не кончила! – повелительно воскликнула принцесса, когда Мансур хотел возразить ей. – Подожди, пока я тебе позволю отвечать! Я требую, чтобы ты сказал, где находится Сирра-пророчица! Если ты откажешься открыть мне ее местопребывание, это будет доказательством твоего страха и вины, великий муфтий: если бы ты не боялся показаний пророчицы, тебе ни к чему было бы скрывать ее местопребывание. Отвечай мне теперь!
Мансур-эфенди дрожал от злобы; никто еще никогда не осмеливался обращаться к нему с подобными словами! Он, которого боялись все, даже султан и великий визирь, стоял теперь перед женщиной, называвшей его лжецом!
– Если я никому не говорю о местопребывании этой личности, виновной в гнусном обмане, на то моя воля – и воля эта непреклонная! – отвечал он дрожащим голосом. – Впрочем, за этими сведениями я должен посылать всех к мудрому и справедливому кади Стамбула и Скутари, – продолжал он, указывая на Гамида. – Эта девушка, допускавшая называть себя чудом, подлежит его суду и вполне зависит от его воли.
– Я спрашиваю вас обоих, вы ведь действуете заодно: назовете ли вы мне место, куда вы заключили пророчицу?
– Я не вижу никакого основания исполнить твое требование, светлейшая принцесса, – отвечал Гамид-кади.
– Так вы не дадите мне никакого объяснения?
– Никакого! – сказали в один голос Мансур и Гамид.
– Так другой потребует его у вас! – грозно воскликнула принцесса, при этом насмешливая улыбка скользнула по губам Мансура. – Бойтесь меня: теперь я ваша противница.
И с этими словами она отвернулась от них и направилась к выходу.
Был уже вечер, когда она оставила Башню мудрецов. Вышедши из развалин, она увидела старого полунагого укротителя змей, который стоял на дороге у дерева
Увидя принцессу, он сложил на груди свои худощавые руки и опустился на колени.
Рошана бросила ему несколько монет и при этом ясно расслышала слова, которые успел шепнуть ей старик;
– О принцесса, не ищи Сирру здесь, она у палача-черкеса Будимира!
Удивленная принцесса только хотела обратиться с вопросом к старику, как вдруг возле своей кареты заметила Лаццаро. Тут она сразу поняла, что присутствие ее слуги побудило старика так тихо произнести свое таинственное известие.
Она быстро подошла к карете, и Лаццаро открыл дверцы.
Он стоял у кареты в смиренной, раболепной позе, ожидая принцессу.
– Что тебе здесь надо? – спросила Рошана в сильном негодовании.
– Твоей милости, высокая повелительница! Сжалься надо мной, выслушай меня! – отвечал грек и бросился на колени.
– Прочь с глаз моих, негодяй! – закричала на него принцесса.
– Прости, выслушай меня! Смилуйся, светлейшая принцесса!
– Для тебя у меня нет более снисхождения! Не теряй слов понапрасну. Двери моего дворца заперты для тебя. Никогда более не пытайся проникнуть ко мне, не то мои слуги плетью прогонят тебя, изменник!
И, отвернувшись от него, она поспешно вошла в карету.
Лаццаро поднялся и отскочил назад, страшно сверкнув глазами.
– Это твоих рук дело, Сади-паша! – пробормотал он, скрежеща зубами. – Я мешаю тебе в твоих любовных похождениях. Этого Лаццаро никогда не простит тебе! Раз уже я поклялся в твоей смерти, когда ты похитил у меня Рецию, теперь чаша переполнилась. Хорошо же, паша, ты прогоняешь меня из дворца принцессы, за это я проткну твое сердце кинжалом, где бы я тебя ни встретил!
XXVIII
Мать и сын
Теперь вернемся к Реции и принцу.
Реция отправилась к старой служанке Ганнифе и с радостью поселилась у нее, чувствуя себя здесь в безопасности. С материнской заботливостью ухаживала добрая старуха за дочерью Альманзора и маленьким принцем; и те дни, которые Реция провела в этом доме, были отдыхом для измученной физически и морально девушки. Здесь впервые, благодаря старой, верной и заботливой Ганнифе, она узнала кое-что о Сади. Она услышала, что он давно уже не в Стамбуле, а в Аравии, и теперь ей было понятно, почему он до сих пор не нашел ее: это немного успокоило Рецию, хотя, с другой стороны, она была полна тревоги за жизнь любимого.
Тоска и беспокойство все более и более мучили бедняжку и довели ее до того, что она не могла уже более оставаться у Ганнифы, несмотря на все заботы и ласки старухи. Она решилась оставить Константинополь и разыскать Сади. Но предварительно она должна была отвести в безопасное место маленького принца; оставить его у Ганнифы она не хотела, не желая подвергать старушку опасности, которая некоторым образом угрожала всякому, кто давал приют принцу или ей.
Старая служанка ни за что не хотела отпускать Рецию, но все ее просьбы и убеждения были тщетны. В особенности она беспокоилась о здоровье Реции и употребила все усилия, чтобы удержать ее, но ничто не помогло. Реция простилась с нею, поблагодарила за всю ее доброту и в один пасмурный вечер оставила дом Ганнифы, ведя за руку Саладина.