Султанша-креолка
Шрифт:
Она до такой степени напоминала скорбящую мадонну, что Жоливаль ощутил приближение катастрофы. Очень тихо, даже затаив дыхание, он приблизился к дрожащей молодой женщине.
– Марианна! – прошептал он, словно боясь, что звук его голоса только усугубит ее страдание. – Дитя мое… что с вами?
Не отвечая, она жестом автомата протянула ему бумагу, которую прижимала к себе.
– Читайте! – сказала она только.
Машинально расправив лист, Жоливаль поднес его к глазам и увидел, что это было письмо.
«Сударыня, – писал князь Сант’Анна, – так же, как сегодня вечером,
Я уже сказал вам, вы свободны… полностью свободны и останетесь свободной и дальше, когда вы пожелаете отправиться во Флоренцию, где мои доверенные, мадам Ломбарди и мадам Фоско Грацелли, получат необходимые распоряжения, чтобы как можно лучше исполнить все ваши желания.
Сегодня вечером я забираю с собой сына, чтобы больше не навязывать вам соседство, которое, как мне сказали, для вас еще более тягостно, чем я мог предположить. Вдали от него и от меня вы гораздо быстрей восстановите здоровье и скоро забудете – я могу только желать этого – то, что с годами станет, может быть, просто неприятным инцидентом, память о котором мало-помалу сгладится.
Если все-таки… получится иначе, если однажды у вас появится желание увидеть того, кому вы только что дали жизнь, знайте, что ничто, никто и никогда не сможет лишить вас права быть его матерью… матерью, память о которой будет в нем поддерживаться. Но когда вы, сударыня, примете другое имя, вы по-прежнему останетесь в сердце ребенка княгиней Сант’Анна, так же, как и в памяти того, который желает навсегда остаться вашим другом, вашим супругом перед Богом и вашим покорным слугой. Коррадо, князь Сант’Анна».
Закончив чтение, Жоливаль поднял глаза на Марианну. Она по-прежнему стояла на том же месте с видом страдающей сомнамбулы. Когда он увидел ее, обратившуюся в статую горя, он сразу подумал, что причиной тому отъезд Язона, а дело-то оказалось в другом: пробудившаяся материнская любовь требовательно заявила свои права. Эти слезы вызваны не отсутствием возлюбленного, а исчезновением ребенка, еще вчера ненавидимого, который тем не менее за несколько секунд занял львиную долю в сердце своей матери.
К несчастью, никто не доложил князю о том, что произошло в сердце молодой женщины, и, считая, что отвращение Марианны остается тем же, он осуществил план, составленный, без сомнения, заранее: он увез ребенка в неизвестном направлении, не подозревая об отчаянии, которое оставил за собой…
Однако, чтобы попытаться успокоить ее, Жоливаль принял безразличный вид, сложил письмо и положил его на столик.
– Почему же вы плачете, мое дорогое дитя? Ведь в этом письме нет ничего не соответствующего тому, что вы хотели?
Она взглянула на него, и он прочитал безмерное удивление в припухших от слез зеленых глазах.
– Но, Аркадиус, – сказала она совсем слабым голосом, – неужели вы не понимаете? Он уехал… они уехали… и забрали с собой моего сына.
Она дрожала,
– Моя малютка, – упрекнул он ласково, – разве вы не этого желали? Вспомните: вы хотели встретиться с Язоном, стать его женой, начать с ним новую жизнь, завести других детей…
Словно пробуждаясь ото сна, она провела рукой по лбу.
– Может быть!.. Мне кажется, что я хотела этого и даже только этого. Но это было до того…
Он не стал уточнять, что подразумевалось в этих словах. И так все ясно. Это было действительно до того. До того, как она прижала к груди крохотное тельце, нежное и сладостное, до того, как властная ручонка сомкнулась на ее пальце, словно заявляя о праве владения.
– Князь не должен быть далеко, – отважился заметить виконт, растерявшийся перед этим горем. – Хотите, мы попытаемся его догнать? Осман…
– Осман не знает, куда уехал его господин! Я вызывала его, когда после пробуждения мне вручили это ужасное письмо. Он не знает о его намерениях и никогда не задает вопросов. Турхан-бей уезжает часто и иногда отсутствует очень долго. Чтобы оказать мне услугу, Осман отправился в порт, где попытался разузнать хоть что-нибудь, но я на это не особенно надеюсь. Князь, очевидно, уже в море.
– В такую погоду и с новорожденным на руках? Я не верю в это.
– Тогда он скрывается, и искать его – напрасная трата времени. Ибо он сказал ясно: после рождения он исчезнет с ребенком. Он сдержал слово, и я даже не имею права упрекнуть его.
– И никто не сказал ему, что вчера вечером вы наконец признали своего ребенка? Судя по письму, вы ни с кем не виделись после нашего ухода?
– Нет! О, Аркадиус, я была в таком отчаянии, что не хотела никого видеть, даже донну Лавинию! Я проплакала всю ночь…
Она все сильней дрожала от холода и упадка сил. Жоливаль торопливо взял лежащую на кресле любимую кашемировую шаль Марианны, закутал ею молодую женщину и поискал комнатные туфли. Нагнувшись, он ближе увидел то, что показалось ему маленькой блестящей змейкой и что Марианна топтала ногами, подобно Божьей Матери, раздавившей голову демона: великолепное колье из изумрудов и бриллиантов, которое он поднял и стал перебирать между пальцами.
Догадавшись, что это последний княжеский подарок, он воздержался от вопроса, но уже Марианна с внезапным гневом вырвала у него из рук драгоценность и яростно бросила под кровать.
– Оставьте его! Это цена, которую он заплатил мне. Не хочу видеть…
– Вы с ума сошли? У князя и в мыслях не могло быть, чтобы заплатить вам, я уверен в этом.
– А что же тогда? Для него я только сумасбродка, продажная женщина. До этого, считая, что кучкой драгоценностей легко компенсировать утрату ребенка, – только один шаг. О! Я ненавижу его… я всех их ненавижу, мужчин! Слепо навязывать свою волю, драться, начинать идиотские войны, в которые все они бросаются, словно это величайшее наслаждение, ничуть не заботясь о том, что остается за ними, – это они умеют! Какая же необходимость в сыновьях, которых ожидает такая же участь?