Сумасбродка
Шрифт:
Француз был ошеломлен; мигом протрезвев, он, однако, стоял, словно онемелый, а может быть, раздумывал. Впрочем, его колебания длились каких-нибудь полминуты. Зоня в тот день была чудно хороша; одетая с подчеркнутой элегантностью, она как бы нарочно хотела понравиться. Очарованный д'Этонпелль воскликнул:
— Бежим! Куда? Когда? Я готов! A la vie et a la mort [14] !
— Я дам знать, когда, — сказала Зоня, протягивая ему дрожащую руку
14
На жизнь и на смерть! (фр.).
— Могу поклясться, если надо.
— Где мало слова, там и клятва ничего не значит. Итак, готовьтесь к путешествию. Еще раз повторяю: у меня ничего нет, кроме платья, которое я на себя надену. Из того дома я ничего не должна брать, ничего!
Д'Этонпелль глядел на нее с восхищением.
— Я не богат, но все, что у меня есть, слагаю к твоим ногам.
— Богатства мне не надо, я даже в бедности сумею прожить, — говорила Зоня уже на ходу, — будьте только готовы к сигналу… Мы поедем в Париж…
— Как прикажешь, — живо откликнулся д'Этонпелль. Зоня еще раз обернулась к нему:
— Слово?
— Наисвятейшее!
Быстрым шагом они подошли к столику. Зоня схватила свой бокал с шампанским и воскликнула:
— Пью за здоровье Франции и ее прекрасных благородных детей!
Все подняли бокалы, один советник замешкался, испугавшись политического намека, но Зориан, более всего озабоченный сейчас тем, чтобы подпоить пана Майструка, долил ему в шампанское коньяка и заставил опрокинуть залпом. После чего они сердечно обнялись, а Гелиодоре эта дружеская нежность доставила такое удовольствие, что она, изнемогая от смеха, чуть не упала со скамьи.
От внимания Комнацкого не ускользнул ни разговор в сторонке с французом, ни поднятый Зоней тост, но он отнес это на счет переговоров о следующем развлечении, распорядителем которого взялся быть д'Этонпелль.
Хотя туча, уже давно затянувшая западный край неба, принимала все более угрожающие размеры и в ней все чаще погромыхивало, никто, казалось, не замечал ее. Только яркая вспышка молнии и треск грома неподалеку в леске всполошили гостей и заставили их укрыться под крышей. Зориан воспользовался переполохом и, подхватив Гелиодору под руку, увел ее, в то время как советник, встревоженный, но не слишком уверенно владевший ногами, все еще пытался выбраться из-за скамьи, на которой сидел.
Убежищем гостям служили небольшая горница, затемненная приближавшейся бурей, и маленький альков.
После первого удара молнии как из ведра хлынул дождь, а гром гремел с такой частотой и силой, что трудно было разговаривать. Ослепительный блеск молний чередовался с темнотой, в которой советник напрасно искал глазами
— Да где же ты, Гелиодора?
Тем не менее гроза и шампанское делали свое; когда он сел, ему так захотелось спать, что в конце концов задремал, бедняга.
Зоню гроза привела в какой-то неистовый восторг, она стояла на пороге с бокалом в руке и после каждого удара грома отпивала глоток, славя разрушительную стихию.
— Ах, что за чудесный заключительный фейерверк, — восклицала она, — лучше нельзя было закончить наш праздник! Пусть гремит гром! Пусть ударит — хоть бы и в нас!
Гелиодора, напротив, боялась грома и после каждого удара с глухим вскриком чуть не падала в обморок, вернее, в сочувственные объятия Зориана. Советник дремал…
Француз был задумчив, недавнюю веселость с него как рукой сняло. Эварист стоял рядом с Зоней, она положила руку ему на плечо.
— Ах, Эварист, если бы смилостивилась одна из молний и поразила нас обоих! Что за прекрасная веселая смерть! — крикнула Зоня, склоняясь к нему. — Но молния безжалостна и глупа, она ударяет в деревья, хлещет по воде, убивает тех, кто хочет жить, а несчастного, который призывает ее, обходит стороной!
Дождь постепенно утихал, и на западе, там, где небо уже очистилось, ярко пылал закат. Пора было возвращаться в город.
Зоня вместе с Эваристом села в самый маленький экипаж, она хотела быть с ним одна. Сонный советник с женой и Зорианом забрались в другой, третий заняли Комнацкий и француз; у д'Этонпелля был безмерно усталый, но вместе с тем счастливый вид.
Эвзебий, подшучивая над захмелевшим д'Этонпеллем, — именно возлияниями объяснял он себе странное выражение его лица, — сказал, усаживаясь в коляску:
— Знаешь, Генрик, ты выглядишь так, словно в тебя ударила одна из этих молний.
— Как знать? — ответил француз. — Возможно.
Оба улыбнулись, но на этом их разговор кончился, до самого Киева они не сказали друг другу ни слова; француз делал вид, что дремлет.
Ничего после этого не изменилось в жизни Зони и Эвариста, поведение Зони не давало ни малейшего повода подозревать ее в каких-либо замыслах. Она только была чрезвычайно нежна с Эваристом и временами впадала в задумчивость.
Однажды вечером, за чаем, Зоня пожаловалась на головную боль.
— Знаешь что, ступай-ка ты к себе, — сказала она Эваристу. — Я лягу.
С этими словами она крепко обняла его, горячими губами поцеловала в лоб и добавила:
— Спокойной ночи.
Эварист спустился вниз, приказав людям вести себя потише.
Проснувшись утром, он позвал слугу и, когда тот вошел, был поражен его смущенным видом.
— Что с тобой?
— Да со мной ничего, ваша милость…
Слуга запнулся, склонил голову, затем помолчав, сказал: