Сумасбродства
Шрифт:
В прихожей благоухающая Куколка предстала красивой бабочкой в хорошем оперении одежд, в любимом сером шерстяном костюме, туго застегнутом на одну пуговку, да так, что порою казалось – вздохнет посильнее, например, скажет с удивлением «Ах!» и пуговка оторвется под давлением ее выдающихся округлостей. По – дружески обнял ее, расцеловал в восхищении, выдохнув «Ах, какая же ты прелесть!». Аромат духов усилил впечатление красоты, чистоты и некоторой возвышенности ее образа в моем сознании. Предложил Куколке руку, как когда-то сердце, и мы направились в гостиную. Встретила нас хозяйка и предложила пройти к столу, за которым сидело уже много гостей, молодых мужчин и женщин. Хозяйка представила нас обществу, и мы расположились на своих местах. Я сразу обратил внимание на девушку, сидевшую почти напротив
––Не возражаете? Позволите пригласить вашу спутницу?
––Пожалуйста, – ответил тот.
В придачу к обмену взглядами танец подтвердил, что мы нужны друг другу. После ее тепла душа моя противилась расставанию. Щека к щеке и шепотом:
––Бежим? – Да, бежим, с воодушевлением, одним выдохом ответила Люда.
Мы вышли в прихожую, быстро оделись, и не раздумывая, в обнимку, вылетели в мороз надвигавшейся ночи. Остановили такси и приехали в мои апартаменты. Собираясь провожать утром Люду, не мог найти моего гонконгского пиджака. Остановился в недоумении, глядя на Люду, и спросил:
––Не помнишь ли, одеваясь, я был в пиджаке?
––Что ты! Хорошо, что хоть пальто накинул, так мы спешили, боясь погони, – засмеялась она. Я понял, что пиджачок остался, где и был. Как снял я его и повесил на спинку стула, так и танцевал с Людой без него, так и бежал от него. Проводив Люду, в смущении позвонил имениннице, и она подтвердила, что пиджак у них и ждет меня. Приехал и, стыдясь, но ни о чем не вспоминая, почти молча одел пиджак и быстро ретировался. Муки совести, сожаление, стыд – все эти чувства бродили во мне вместе с остатками хмеля. Но ужасное случилось, и прошлого не вернуть. А каково было Куколке, а каково было партнеру Людмилы? Вырисовывались два врага, которых я сам себе и создал. И поделом мне, думал я. Не буду винить вино и прочие напитки, ведь червоточинке во мне самом. Да простит меня господь – только на это и надежда.
***
Люда оказалась чрезвычайно веселой, остроумной и милой девушкой после двадцати пяти лет. И надо же было к этому времени случиться, что мой вагонзавод первым в стране и Российской империи начал экспортировать поезда в Болгарию. Началось межгосударственное столпотворение. Толпы специалистов вагоностроителей устремились в Болгарию, а болгары зачастили в Ригу. Бюро надежности завода обеспечивало сервисное обслуживание в Болгарии. Специалистам бюро сшили форменные куртки из невиданной черной японской искусственной кожи. Главное – из кожи, т.к. кожаная куртка была немыслимой роскошью. А японцы умели придать искусственной коже естественность. Надежники не просто ходили по заводу, а фланировали в полетах мечты и надеждах на командировку в заграничную Болгарию, на что завистники – безнадежники парировали:
––Мол, курица не птиц, а Болгария не заграница.
Люди в новых черных куртках активно готовились к поездке в Болгарию. Посещения цехов, хождение по узким межстаночным проходам с торчащими и цепляющими металлическими зацепками, одергивающими их то за полу, то за рукав, то за карман куртки, показали, что японская кожа – не чертова, рвется. Люди в куртках стали людьми в куртках с торчащими языками вырванной кожи или в швах после заботливых рук жен. Но не всем надежникам
––Ленин – жив, вечно – Жив.
Болгары с удовольствием обитали в бюро и были всегда хорошо приняты, а в конце рабочей недели еще и бутербродами, выпечкой и с кофе под бальзам. Проходя мимо их двери, и я оказался затянутым к ним этим духом. Случилось, что в бюро оказался и болгарин из Софии – Тодор, с которым меня познакомила сотрудница. Расходясь, мы с Тодором вышли из завода вместе, и остановились прощаясь. Но тут нас почти одновременно посетила мысль зайти в кафе, что, напротив. Рижский бальзам ранее и добавленное теперь шампанское полностью разрушили межгосударственный барьер, и Тодор пригласил меня к себе, в гостиницу «Рига», где он жил с коллегой, на редкие у нас болгарские коньяки «Плиска» и «Солнчен бряг». Принимая коньяк, нас посетили игривые мысли, обращенные к прекрасному полу. Спустились в ресторан, но он выглядел уныло пустым, не на ком было глаз остановить. Тодор как-то тихо спросил меня –не знаю ли я какой-нибудь девушки, которую можно было бы пригласить в компанию. Я вспомнил о Люде. Позвонив ей, пригласил в гостиницу, и немного замявшись, поинтересовался:
––Людочка, не ли у тебя какой-либо подружки для нашего болгарского друга, заботясь о том, чтобы она расширила бы нашу компанию до близкого к золотому составу, когда и в чаепитие врывается веселье. –Люда ответила, что подумает, а я тут же направил ее мысли:
––Людочка, подумай о девушке, желательно морально неустойчивой.
Люда рассмеялась, и ответила –Есть такая девушка.
С ее ответом в моей памяти всплыла ставшая крылатой фраза – ответ Ленина на вопрос председателя Думы:
––А будет ли такая партия (видимо готовая взять власть)?
На что Ленин ответил:
––Есть такая партия!
Не знаю, что подумала Люда на мой запрос, я же под «морально неустойчивой» подразумевал одну из таких девушек, которые предав Родину, могли выйти замуж за иностранца. Были и выходили, и уезжали из страны. Тодор выглядел вполне женихом.
В фойе мы с Тодором, горящим надеждой и любопытством, встретили Люду и подругу, назвавшуюся Ларисой. Лариса предстала завитой блондинкой с необычайно выдающейся грудью, заметно старше моей Людмилы. На Тодора Лариса произвела сильное впечатление. Он стремительно шагнул к ней навстречу, протянул руку, по-пьяному лихо щелкнул каблуками, поцеловал ее руку и выдохнул:
––О, Лариса! Я Тодор.
Поднялись в номер, от Ларисы и Люды стало как-то тесно, и я пригласил всех к себе для продолжения банкета. На такси приехали ко мне. Началось привычное застолье, потом танцы. Настала глубокая ночь. Уже не до веселья, пора отходить ко сну. Я отвел Тодору с Ларисой гостиную с раздвижным диваном и стал готовить нашу постель в спальне. Но Тодор все ходит как неприкаянный из комнаты на кухню и обратно, не стремясь к предназначенной судьбой к своей Ларисе, а норовя взять за ручку Люду и увести ее туда, где ни меня, ни Ларисы нет. И тут вкралось в меня подозрение – уж не задумал ли он разлучить меня с Людой? Я решительно подошел к воркующему голубку, взял за руку Люду и увел в спальню. Направляясь в кухню, столкнулся с хмурым Тодором, и он повел со мной такой разговор:
––Мне очень нравится Люда, а Лариса мне совсем не нравится.
––Ну и что же? Проводи ее домой и простись. Ведь ее Люда пригласила по твоей просьбе.
––Но ведь ты не женишься на Люде. Зачем ей оставаться с тобой.
Такая прозорливость поразила меня. Тодор видит нас впервые, несколько часов, и уже раскусил меня, и определил Люду своей невестой. Без нее ее посватал. На это я твердо предложил Тодору:
––Ложись, друг, спать в гостиной, а в каком составе – один или вдвоем, твое дело. Мы с Людой устали и хотим спать. Спокойной ночи.