Сумасшедшее семя
Шрифт:
— Но, — сказал Тристрам, борясь со злобой, — черт возьми, это правда. Любое искусство — аспект сексуальности…
— Никто не отрицает, мой милый Тристрам, что в определенной степени это абсолютная истина.
— Но вопрос глубже. Великое искусство, искусство прошлого, — своего рода прославление размножения. Я хочу сказать, возьмем даже драму. Я хочу сказать, истоки трагедии и комедии в обрядах плодородия. Жертвоприношение козла — «трагос»по-гречески — и приапические деревенские празднества вылились
— Больше мы ничего не возьмем. — Уилтшир остановился, уронил руку с плеча Тристрама, помахал перед глазами Тристрама указательным пальцем, как бы развеивая застилавший их дым. — Больше мы ничего не возьмем, правда, милый Тристрам? Пожалуйста, прошу вас, будьте осторожны. Знаете, все действительно очень вас любят.
— Я не совсем понимаю, какое отношение это к чему-либо имеет…
— Это имеет огромноеотношение ко всему.Ну, просто будьте хорошим мальчиком… — он был по меньшей мере на семь лет младше Тристрама, — и придерживайтесь программы. Тогда вам не удастся слишком далеко зайти по дурной дорожке.
Тристрам ничего не сказал, плотно прикрыв крышкой вскипевший норов. Но, войдя в дымившуюся столовую, демонстративно отошел от Уилтшира, отыскал стол, где сидели Виссер, Адэр, Батчер (очень древняя ремесленная фамилия [17] ), Фрити и Хаскелл-Спротт. Это были безобидные люди, преподававшие безвредные предметы, — простые навыки, по поводу которых никаких противоречий никогда не возникало.
— Вы, — сказал Адэр с монгольскими глазами, — довольно плохо выглядите.
17
Мясник, палач (англ.).
— Я и чувствую себя довольно плохо, — ответил Тристрам.
Хаскелл-Спротт, сидя во главе стола и черпая ложкой очень жидкую овощную похлебку, вставил:
— Вот от этого заболеете еще хуже.
— …Маленькие поганцы стали лучше вести себя с тех пор, как у нас появилась возможность круче с ними обходиться, — говорил Виссер, изобразив яростный бокс. — Возьмем, например, юного Милдреда — странное имя, Милдред, девичье, хотя это, конечно, фамилия парня, — возьмем хоть его. Сегодня опять опоздал, так я что сделал? Напустил на него крутых ребят, знаете, Брискера, Каучмена и так далее. И они его хорошенько отделали. Всего две минуты — и все. Даже с пола не смог подняться.
— Надо, чтобы была дисциплина, — согласился Батчер с полным ртом похлебки.
— Я говорю, — сказал Адэр Тристраму, — вид у вас совсемплохой.
— Ну, пока по утрам не тошнит… — поддел шутник Фрити.
Тристрам положил ложку:
— Что вы сказали?
— Шутка, —
— Вы что-то сказали насчет тошноты по утрам.
— Забудьте. Просто пошутил.
— Но это невозможно, — сказал Тристрам. — Этого не может быть.
— Я бы на вашем месте, — сказал Адэр, — пошел и прилег. Вы совсем плохо выглядите.
— Абсолютно невозможно, — сказал Тристрам.
— Если не хотите есть свою похлебку, — сказал Фрити, жадно истекая слюной, — буду очень признателен… — И потянул к себе тарелку Тристрама.
— Это нечестно, — сказал Батчер. — Надо бы поделить. Чистейшая распроклятая жадность.
Они подняли возню, расплескивая похлебку.
— Пожалуй, лучше пойду домой, — сказал Тристрам.
— Так и сделайте, — сказал Адэр. — Наверно, чем-то заболели. Подхватили что-нибудь.
Тристрам встал и поплелся докладывать Уилтширу. Батчер выиграл и триумфально выхлебал похлебку.
— Обжорство, — толерантно сказал Хаскелл-Спротт. — Вот как это называется.
Глава 4
— Но как это могло произойти? — кричал Тристрам. — Как? Как? Как? — Два шага до окна, два шага обратно до стены, руки взволнованно сцеплены за спиной.
— Нигде нет стопроцентной гарантии, — сказала мирно сидевшая Беатрис-Джоанна. — Может быть, акт саботажа на Контрацептивных Заводах.
— Бред. Полный и абсолютный распроклятый бред. Что за фривольное замечание, — кричал Тристрам, повернувшись к ней. — Типично для всего твоего поведения.
— Ты точно уверен, — спросила Беатрис-Джоанна, — что действительно принял таблетки в том достопамятном случае?
— Конечно, уверен. Никогда не подумал бы так рисковать.
— Ну, разумеется, нет. — Она покачала головой, нараспев повторив: — Не рискуй, прими таблетку. — И улыбнулась ему. — Хороший вышел бы лозунг, правда? Впрочем, у нас, естественно, больше нет лозунгов, которые учили бы добру. У нас теперь большая дубинка.
— Это полностью за пределами моего понимания, — сказал Тристрам. — Разве что… — Он навис над ней. — Но ведь ты так бы не сделала, правда? Ты для этого не такая испорченная, дурная, грешная. — Августинские слова. Он схватил ее за руку. — Кто-то другой? Скажи правду. Обещаю, не стану сердиться, — сердито сказал он.
— Ох, не будь дураком, — очень спокойно сказала она. — Даже если бы я захотела тебе изменить, с кем я могла бы тебе изменить? Мы никуда не ходим, никого не знаем. И, — с жаром сказала она, — я решительно возражаю против таких твоих слов. Против подобной мысли. Я была тебе верна с самого дня нашей свадьбы, причем все это время получала огромную кучу всяческих благодарностей и признательности за свою верность.
— Я должен был принять таблетки, — сказал Тристрам, хорошенько припоминая. — Помню, когда это было. Это было в тот день, когда бедный маленький Роджер…