Сумеречная зона

Лекаренко Александр Леонидович

— Только в холодном виде, — перебил Риккерт.

— …То ты смог бы соотнести способ нанесения ударов в обоих случаях?

— Я мог бы соотнести х…й с носом и не более. Ты что, думаешь, что отрубленная голова и порезанный палец — это одно и то же?

— Ты же смог установить, что удары пилой нанес один человек?

— Я ничего не установил, я сделал обоснованное предположение. Устное. И если ты…

— Ладно, ладно, — перебил. Воронцов. — Я просто советуюсь с тобой.

— Ну, хорошо. Значит, со мной еще можно о чем-то посоветоваться.

— Если бы ты увидел медкарты…

— Я не имею права давать частных консультаций по медицинским документам.

— Ты не имеешь права торговать «люгерами».

— Ты

не имеешь права воровать венецианские кинжалы.

На этом разговор зашел в тупик и оба тяжело засопели от злости.

— Представляю себе, — сказал Риккерт после минуты молчания над похороненными надеждами Воронцова, — как веселится тот парень из СБ, который прослушивает твои разговоры. — И повесил трубку.

Их беседы нередко заканчивались так, в особенности на следующий день после совместных выпивок, когда оба чувствовали, что слишком уж рассупонились накануне, приоткрыли свои мохнатые души и злились на себя за это.

Воронцов посидел некоторое время с трубкой в руке, внутренне кляня себя за этот никчемный звонок, затем набрал номер Дядыка. План действий на сегодня сложился у него мгновенно, как только он открыл глаза утром, но некое смутное чувство опасности заставляло его желать оставить какие-то концы конторе на случай чего. Сообщив ошалевшему со сна напарнику, что собирается поработать по убийству в промзоне, Воронцов попросил его навести справки в бюро технической инвентаризации, в торговом отделе и в налоговой инспекции, чтобы выяснить, кто владеет зданием «Плюса», кто регистрировал «Плюс», можно ли найти этого типа, и были ли среди его персонала охранники. Затем он подозвал девчонку и сказал. — Вот тебе деньги, купи себе зубную щетку, трусы, носки, затычки и что там тебе еще нужно. Лезвия купи, раз уж бриться начала. Будешь уходить надолго, закрывай на оба замка. Будешь уходить навсегда, — кинь ключи в форточку.

После этого, он натянул свой мятый пиджак и пошел на встречу с судьбой.

Судьба наблюдала за ним двумя парами глаз через щель в стальном щите, когда он подкатил прямо к сетке заграждения на своей замызганной «пятерке».

— Что он делает? — спросил высокий кокаиновый голос во тьме за щитом.

— Он собирается штурмовать крепость, — ответил обитатель башни.

На этот раз Воронцов не собирался церемониться, у него было кое-что получше стандартной дымовой шашки, у него были дустовые шашки, давно вышедшие из употребления и запрещенные к производству, как и сам дуст, но у Воронцова было много чего, давно вышедшего из употребления и запрещенного, например, чувство собственного достоинства и справедливости, такие же ядовитые, как и дуст.

Воронцов вытащил из багажника рюкзак с шашками, которые, одна в бозе почившая старушка, земля ей пухом, хранила с самых что ни на есть сталинских времен для борьбы с тараканами, клопами и крысами, и не более минуты задержавшись у заграждения, прошел через него, вспоров сетку специальными кусачками.

— Я знаю его, — сказал кокаиновый голос. — Это мент.

— Мертвый мент, — ответила тьма, голосом обитателя башни.

Девочка не пошла покупать зубную щетку, она не пошла покупать трусики, она не пошла покупать «тампаксы». Она лежала навзничь на кровати в комнате с задернутыми шторами и на ее лице медленно проступала маска клоуна, которая привела ее в этот дом, — губы распялены, вокруг рта и глаз синеватые кольца.

Воронцов начал обходить башню по периметру, проталкивая шашки в забранные решеткой вентиляционные отверстия в цоколе и заваливая их мусором. Таких отверстий, отмеченных им еще в прошлый раз, было четыре — по десять шашек в каждое. Затем, выбив ногой кусок доски, которым заранее подпер железную дверь, он шагнул внутрь, где уже сильно воняло дустом, и сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Воронцов не собирался преследовать морлока в лабиринте, ползая в тумане ядовитого газа, он собирался

бросить оставшиеся пятнадцать шашек во входы туннелей и ждать у входной двери, когда морлок выйдет в клубах вонючего дыма или развеется, как дым. Он не развеялся, дверь захлопнулась сзади, и Воронцов понял, что здесь было не так, — свет сверху больше не поступал. Усмехаясь про себя такой наивности морлока, никчемно выдавшего себя, устроив бездарную ловушку для человека с мобильником в кармане и противогазом в рюкзаке, Воронцов толкнул на всякий случай дверь. К его огромному удивлению, дверь открылась, за ней стоял сучий доберман и рассматривал его желтыми немигающими глазами.

— Хорошая девочка, умная, — сказал Воронцов, — это ты захлопнула дверь?

Сука промолчала.

— А где твой хозяин? — ласково спросил Воронцов и шагнул из дверного проема наружу. Собака попятилась, выпуская клыки из-под черных губ. Воронцов потянулся к пистолету. Собака мгновенно сорвалась с места в сторону и исчезла за углом башни. Из дверей повалили клубы белого ядовитого дыма, и Воронцов с отвращением плюнул, отходя в сторону, он точно знал теперь, что в башне никого не было. Но его точное знание, его опыт и все его планы ничего не стоили в руках судьбы — из дверного приема донесся отчаянный детский голос. Помогите! — кричал мальчишка лет двенадцати, не больше. У Воронцова пробежал мороз вдоль хребта, он никак не предусмотрел такого варианта, хотя и знал, что в развалинах постоянно лазила пацанва в поисках чего-нибудь интересного. Дым валил все гуще, приобретая желтый оттенок. Воронцов натянул противогаз, выхватил из рюкзака фонарь и бросился внутрь.

Девочка, лежавшая навзничь на кровати в его доме, в комнате с наглухо задернутыми шторами, конвульсивно дернулась и, не открывая глаз, повернула голову набок, из угла ее рта, пузырясь, потекла желтая струйка блевотины. Ей стало плохо сразу, как только Воронцов упомянул о лезвиях, уходя из дому, и теперь становилось все хуже и хуже, — лезвие, лезвие, вращалось в гнойно-желтом мраке внутри ее головы, зазубренное, ржавое, с черными буквами на нем, от которых становилось еще тошнотнее.

В квадратном помещении, где начинались туннели, Воронцов приподнял противогаз и заорал:

— Эй! Где ты?!

— Помогите! Помогите! — ответил голос из центрального туннеля, и Воронцов ринулся туда. Вопя, он наглотался дыму, и его сразу затошнило, закружилась голова, он понимал, что пацану долго не протянуть.

А обитатель башни никуда не спешил. Раз уж он не внял сразу молчаливому велению Голоса, не уловил Его священного желания, то точку ему хотелось поставить красиво, по всем правилам искусства, изящно и не повредив жертвенной головы. Он сделал несколько плавных движений пилой, ему еще не приходилось убивать, когда жертва и жрец, — оба в противогазах.

В дыму уже ничего не было видно, луч фонаря увязал в нем, как в вате, и Воронцов продвигался зигзагом, бросаясь от одной стены к другой, чтобы не пропустить мальчишку, если тот потеряет или уже потерял сознание. Время от времени, он приподнимал противогаз и ревел — «А-а-а!», — так, чтобы не вдохнуть дым, понимая, что если он вырубится, то не выбраться уже никому.

Существо, которое, хихикая, сидело в дыму у ног обитателя башни, обмотав лицо пропитанной мочой тряпкой и напялив мотоциклетные очки, было намного более странным, чем думали даже те, кто знал о его тайне. Оно не было ни мальчиком, ни девочкой, ни ребенком, ни взрослым, оно никогда не имело ни отца, ни матери и, понятия не имея о добре и зле, упало, как плод с дерева, в кокаиновом раю, — абсолютно совершенный в своей порочности. Оно много и ужасно страдало, как бесполый ангел, свалившийся в возрасте семи лет с неба прямо возле заблеванного писсуара посреди квартала развлечений, но теперь оно обрело хозяина, обрело друга и покровителя и цеплялось за его ногу, как слабый ядовитый плюш цепляется за сильное дерево.