Сумерки божков

Амфитеатров Александр Валентинович

— Конечно-с, вы люди столичные, завсегда можете иметь пред нами свой преферанс.

Машина грянула и раскатила заключительный аккорд, — умолкла. Женщина спрыгнула со столов и сказала что-то, должно быть, очень пакостное, потому что кругом оглушительно захохотали. Она взяла поднос и, кривляясь, пошла между столами:

— Подайте Цукки за ейные штуки! ^[372] Соблаговолите, пьяницы, на построение скляницы! Плясала за водочку — угостите красоточку!

Какой-то скот подставил ей ногу, — она клюнула носом в полроста своего и растянулась между столами — на четвереньках, копошась, как

огромная, неопрятная черепаха. Половые бросились к ней с ругательствами — за оброненный поднос, но она была уже на ногах и грохотала:

— Цел твой поднос, — чего взяли? Смотри! Не смяла! — крикнула она буфетчику и показала шиш. — Ха-ха-ха!

Поднос, однако, у нее отняли. Она оглядела хохочущих за столами хулиганов, скроила смешную рожу, по которой было не угадать, смеется она или плачет, и погрозила кулаком:

— У! Черти! Ха-ха-ха!

Сергею стало жаль ее. Он видел, что женщина, падая, попала ногою под нижнюю скрепную перекладину стола, — значит, должна была сильно ушибить себе щиколку либо голень, — и не смеет даже показать, что ей больно… Когда «Нанашка» подошла к его столу и заголосила свой нищенский припев:

— Подайте Цукки за ейные штуки…

Он кивнул половому, чтобы подвинул стул.

— Водки или пива?

«Нанашка» скроила ему рожу на новый манер, вытянула нос, оттопырила губы и прогудела по-протодьяконски, как труба:

— И того, и другого по полные тарелци, дондеже не попрошу еще и еще!

— Пожалуйста, не стесняйтесь… Двадцатку, — приказал Сергей половому.

— Не опасайся, мон шер ^[373], — утешала женщина, — не стеснюсь. Этого я совершенно не умею — стесняться. Если приказывать будешь: «Нанашка, стеснись!» — и тогда не смогу. Был у меня, скажу тебе, любовник, из писарей военных, — по роже меня бил, чтобы хоть чуточку стеснялась, — так нет: страдала, но себя не превозмогла…

— Кушать желаете? — спрашивал Сергей, не обращая внимания на ее болтовню — механический, будто заученный, привычно глумливый и наглый говор женщины-шута: старой проститутки, которую обыкновенный промысел полом уже не вывозит, и приходится ей в женском банкротстве своем подбодрять торговишку юродством скоморошьего рабства и бесстыжею готовностью на всякое свинство.

— Закусите?

Женщина взглянула на Сергея пристально. Глаза у нее были прекрасные — огромные, голубые, хотя и несколько обессмысленные уже многолетнею привычкою к алкоголическому безумию. На красном опухлом лице, по которому пот безобразно расплавил смытые краски, они производили странное впечатление, будто взятые у кого-то взаймы, напрокат.

— Хм… — сказала «Нанашка», умеряя свой напускной искусственный бас в обыкновенный женский голос, хотя и хриплый, и надтреснутый: она, видимо, довольна осталась осмотром своего угостителя, потому что даже оправила на плечах своих шелковую тряпку, когда-то бывшую платком. — Хм?.. Это зависит от того, с какими вы целями…

— Дальнейших целей, кроме компании и приличного угощения, никаких не имею.

Женщина сделала гримасу и опять бросилась в шуты.

— Еще бы, — я так и думала: этакий сокол ясный — для нашей ли сестры?! Бывало: марьяжила я, любезный друг, понтов и почище тебя! ^[374] Только это — прошло! Ау, Нанашка!.. Ну-с, вас с поднесеньицем, а нас — с угощеньицем!

«Нанашка» опрокинула

в рот большую — «двуспальную», как говорят питухи, — рюмку казенки.

— На здоровье, — слегка поклонился Сергей, с любопытством глядя, что она хоть бы солью закусила, хоть бы корочку хлеба понюхала: только губы широко облизнула темно-красным, изрубцованным языком. А женщина говорила:

— Если, милый мужчина, весь ваш интерес ко мне ограничен тем, как Нанашка жрет водку, то это спектакль недолгий, и закуски не спрашивайте: не понадобится. Потому что далека еще от меня та порция казенной отравы, после которой желудок мой соглашается принимать твердую пишу. Засиживаться же с вами я не могу, потому что — водка водкою, но еще должна я найти свою судьбу на сию текущую ночь. Пониме, товарищ? Если поутру я приду домой без рубля серебром, то меня хозяйка и в постель не пустит… Позволите повторить?

— Пожалуйте… Затем подано.

— Не постави, Господи, во грех рабе Твоей, отроковице Надежде!.. Чисто сделано, молодой человек? А вы сами — что же?

— Не предвидел давеча компании. Сразу на пивную линию поступил.

— А вы — вперебой… Вот так, смотрите: Господи, благослови — рюмку водки. Господи, благослови — стакан пива, теперь — опять рюмку водки, после — опять стакан пива… Прелюбезное дело. Будете и пьяны, и сыты, и на закуску напрасно не потратитесь. Испробуйте, молодой человек.

— Спасибо, знаю. От этого перебоя назавтра глаза изо лба вон лезут.

— У новичков, — покровительственно согласилась женщина. — Вы, я вижу, нежного воспитания. Но — кто привык — лучше не надо. Огонь и бархат. Учитесь, молодой человек! Пьяницею будете, — вспомните Нанашку: спасибо скажете, что просветила!..

Уровень влаги в двадцатке быстро понижался.

— Вас Надеждою зовут? — спросил Сергей.

— Да, во времена оны звали Надеждой… И Надей тоже звали, — Надюшей, Наденькой… Муж, — потому что, молодой человек, у Нанашки был… а, если хотите, и сейчас имеется некоторый великолепный муж, — любил меня называть Наною… Не Наною, — это французская пакость. Нана ко мне потом пришла, когда я девкою стала, но Наною, на первом слоге ударение. Если черт подсунет вам жену Надежду, попробуйте ее Наною звать: очень нежно… Почти столько же чувствительно и хорошо, сколько Нанашка — скверно.

Она выпила и опять оглядела Аристонова.

— Пальто у вас хорошее… Отчего не снимете? Ведь жарко? Боитесь, что сопрут? За буфет можно отдать.

— Мне неудобно здесь без пальто: я во фраке.

— Гордись, Нанашка, какого сегодня барчонка замарья-жила: во фраке ходит! Фу-ты ну-ты, черт возьми! Официантом, что ли, служите?

— Нет, я при театре. Билетный контролер.

По лицу проститутки скользнула странная тень.

— Театральный? Это хорошо. Я люблю театральных. Сама была театральная…

— Вы?

— В консерватории, друг любезный, обучалась. Слыхал про такое заведение?

— Я петербургский.

— Ага! То-то — я гляжу: ведете себя не по-здешнему, — с девкою сидите, а не очень к ней свинья… Н-да… Курса не кончила, не похвалюсь, но тем не менее, если бы не вот это стекло почтенное, — она щелкнула по водочной бутылке, — была бы, может быть, примадонна не хуже других. Не веришь? Ей-же-ей! Спрашивай еще двадцатку!.. Я тебе из «Трубадура»… Я тебе из «Пророка»… ^[375]