Сумерки божков
Шрифт:
Он окружился синим дымом.
— Что ж? Извольте… Совершенством себя не считаю, не святой. Грехов накопил не малую толику, ибо, во-первых, от юности моея мнози борят мя страсти, и дух силен, плоть же немощна. Во-вторых, такова жизнь моя ахтерская, что — направо соблазн, а налево — два. Выпить люблю, дому своему не рачитель, насчет красивой бабы всегда был завистлив и глазаст. Но — если, как из ваших восклицаний мог я догадаться, дело идет о неискренности либо лицемерии, то сомневаюсь, чтобы я не то что мог, но даже сумел грешить по этой части… Когда я пробую хитрить, мне ужасно не везет, и всякий мой тонкий план обязательно
Лицо Сергея Аристонова будто покрылось серым налетом, а губы дрогнули и скривились.
— Я попрошу вас покорнейше выслушать одно мое приключение, — сказал он. — Оно немножко вас касается…
— Валяйте! — согласился Берлога, взглянув на часы. — Времени до обеда много…
— Да, уж я попросил бы вас, чтобы нам никто не помешал.
По лицу Аристонова поползла гадливая, злая гримаса… Взгляд его, избегая встретиться с глазами Берлоги, выразил глубокое, не желающее скрываться отвращение.
Он долго молчал. Берлога, с любопытством косясь на него, медленно натягивал на упругие ноги свои тонкотканые шелковые кальсоны.
— В ту ночь, — тихо и злобно заговорил Аристонов, — в ночь после «Крестьянской войны», когда вы надорвали мое сердце воплем своим в защиту нищих и голодных, когда вы бунтом наполнили душу мою, когда мой ум признал в вас любимого, старшего и начальника, — ну и вот после того как я с большого восторга в нутре озорство это свое мальчишеское проделал насчет стекол в «Обухе», — пошел я, Андрей Викторович, разгуляться в Бобков трактир… Вы, поди, о такой трущобе не слыхали?.. Только тем и хорош, что круглые сутки торгует, как часы движутся. Вся ночная сволочь, сколько есть в городе, сливается туда, как в помойную яму какую-нибудь.
Берлога, в это время одевавший штиблеты, вдруг разогнулся, оставив их незавязанными, оперся руками на колена и уставил на Аристонова внимательно выжидающие глаза, яркие на чуть побледневшем, с дрогнувшими щеками лице.
— В этом Бобковом трактире, — продолжал Сергей все с тою же ровною унылою злобою, — попал я на скандальную сцену-с. Машина играла «Камаринскую» — и совершенно пьяная женщина плясала на сдвинутых столах… Она была в ситцевых лохмотьях и в прюнелевых ботинках, настолько дырявых-с, что нога светилась…[371] Это — в ноябре-то месяце! Я не вру-с…
Он поднял на Берлогу вызывающие, угрюмые глаза. Тот сидел бледный, но спокойный, точно слышал давно знакомую, старую сказку, которую сразу узнал по началу.
— Слушаю вас, слушаю… — сказал он до странности кротко, — так плясала на столах?.. Ну-с?
* * *
Это была странная встреча…
Вокруг пляшущей женщины толпилась, ревя и всячески пакостничая, компания самой беспардонной жулябии. Аристонов когда-то, в Питере, сам к «Гайде» принадлежал, «Рощу» всю знал поименно, с «линейцами» и «коломенцами» водился, но — рассмотрев очами сведущего человека хулиганье Бобкова трактира, — невольно нащупал неразлучный свой финский нож в кармане:
— Хороши!
В седом пару осклизлой трактирной духоты, в просинях папиросного
— На дворянской половине прикажете столик занять? Здесь — изволите видеть, какое у нас сегодня развеселье…
Аристонов выпил водки.
— Что мне одному на вашей дворянской — отшельника в пустыне, — что ли, — изображать?
— Помилуйте-с! — как бы уж и обиделся сед муж, — возможно ли-с? Лучшие в городе господские компании можете встретить.
Но Сергей уже наметил себе свободный столик — одинокий, маленький, в углу за машиною. Оттуда ему хорошо виден был весь мутный трактирный зал — каждый входящий и выходящий. Он любил быть так — будто сокол настороже. Ему нечего и некого было бояться: ни сыщиков, ни жуликов, но — такова уже была его привычка по любопытству и по опаске человека, имеющего частые приключения и до них охочего. Он заказал себе пива и антрекот… Женщина все еще плясала и безобразничала, высоко поднимая отрепанный подол платья, так что голые белые ноги сверкали до колен.
— Нанашка! Куда чулки девала? — кричали ей из-за стола.
— Это, братцы, ее гувернантка из пансиона в разгул не пускала, так она без чулков удрала.
— Из каких? — спросил Сергей полового.
Тот посмотрел с изумлением.
— Девка!
— Умник любимовский! Вижу, что не барыня. Спрашиваю: чужая или ваша, притрактирная?
— Никак нет-с… у нас не водится.
— Не ври! Где это видано, чтобы при подобной трущобе девки не ютились? Бутербродов без масла не делают. Впрочем, насчет этой — пожалуй, извини, твоя правда: если бы ваша была, не позволили бы ей подобным отрепьем заведение конфузить, велели бы чище себя держать.
— Ишь вы, какой приметливый! — одобрил половой, расставляя по столу бутылки, судок, прибор и тарелку с хлебом.
— В миру живем — на мир глядим… Стакан пива — пьешь?
— Покорно благодарим на ласке. Не потребляем-с.
— Не велят? Знаю! Ха-ха-ха!
— Такое наше занятие, что голова должна быть свежая. Только поутру в пять часов смена будет. Нельзя нашему брату мозги дурманить.
— Да, до пяти часов в аду вашем пробыть — это и без пива пьян будешь!
— Квасом отпиваемся. Квасу — потребляй, сколько хочешь. Буфетчик не претит… А «Нанашка» эта у нас — вы справедливо изволили рассудить, — с ветру. Надо думать, прибеглая какая-нибудь. По всей «вириятности» недавно в городу-с. Что-то мы подобной раньше не примечали. Появилась не больше, как ден семь или восемь. Прикажете позвать?
— Сам — целуйся, если нравится! Лахудра!.. Ей на будущей неделе — сто лет.
Половой почтительно улыбнулся.
— Понятно, товар не первой свежести… изрядно подержанный… Хорошие-то к нам сюда и не пойдут. Однако — иные господа одобряют, будто — оченно занимательна, чтобы компанию разделить… Потому что даже удивительно, как всякому разговору может соответствовать… анекдоты знает… Даже-с рискует по-французскому. Из образованных-с…
— Это вам здесь в провинции — в редкость, а у нас в Петербурге подобные сокровища — хоть расставляй вместо фонарных столбов. Что на Вознесенском, что на Большом проспекте.