Сумерки эльфов
Шрифт:
– Сир, вы совсем не слушаете, – прошептала Игрейна.
– Да слушаю, слушаю, – проворчал Пеллегун.
Доведённый до отчаяния невниманием короля, капеллан замолчал, и на лице его появилось такое обескураженное выражение, что короля это почти позабавило.
– Так что? Вы говорили нам о грехах, да? – спросил он.
– Да, сир, – со вздохом ответил капеллан. – О семи смертных грехах: гордыне, гневе, зависти, лености, чревоугодии, скупости и сладострастии.
– Что ж, – сказал Пеллегун, улыбаясь юной королеве, – думаю, у меня есть они все.
– Каждый из этих грехов – ветвь одного и того же древа, Древа Зла, – отвечал проповедник. – И каждая ветвь в свою очередь даёт новые побеги. Так, гордыня порождает вероломство, подозрительность, досадливость, властолюбие, тщеславие, лицемерие, бесстыдство. И каждый из этих побегов тоже даёт свои ростки. Вероломство, к примеру, порождает неблагодарных, ослеплённых яростью, отступников… И даже самый малый грех питают корни Древа Зла!
Пеллегун больше не улыбался. Он медленно поднялся, и эхо от удара его меча о каменные плиты долго отдавалось под сводами часовни.
– Почему ты заговорил о вероломстве? – тихо спросил он. – О неблагодарных и об отступниках? За кого ты себя принимаешь, монах?
Капеллан что-то пробормотал и обратил взгляд к королеве, словно ища у неё защиты. Игрейна слегка дотронулась до руки мужа.
– Это просто пример, сир…
– Оставьте меня в покое, мадам! – прорычал Пеллегун, отдёргивая руку. – И убирайтесь отсюда! Хватит проповедей на сегодня!
Старый король с угрожающим видом направился к проповеднику, который начал шаг за шагом отступать, пока не дошёл до алтаря. Послышались торопливые шаги Игрейны и удар тяжёлой двери, когда она вышла из часовни.
– Я приду к вам в спальню сегодня вечером! – закричал он ей вслед. – Не будем забывать о грехе сладострастия!
И, обернувшись к монаху, спросил:
– Не так ли, святой отец?
Но тут его кто-то окликнул:
– Государь!
Пеллегун медленно повернулся к двери, все ещё с презрительной усмешкой на губах. Это был Горлуа, быстрыми шагами подходивший к нефу.
– Вот послание, – сказал он, протягивая свиток пергамента, перевязанный красной кожаной лён той. – Новости от нашего человека.
Пеллегун остановил его жестом.
– Что это на тебя нашло? Врываешься в храм, как
солдафон, орёшь во всю глотку, топаешь – и даже не перекрестился! Разве ты не христианин?
– Да, простите, – пробормотал Горлуа, опускаясь на колени и осеняя себя крестом.
– Так-то лучше, – сказал Пеллегун и повернулся к монаху. – Ведь правда, святой отец?
В середине ночи Утёр начал бредить.
Его стоны и крики разбудили королеву Высоких эльфов, и она снова подошла к нему. Она подбросила в костёр целебных трав, не забывая о магических ритуалах: брать растения только левой рукой и не оглядываться, чтобы не привлечь злых духов.
– Бесполезно… – проговорил Тилль у неё за спиной. – Его глаза и его тело исцелились, но душа ушла…
– Замолчи!
Тилль не продолжал. Ллиан глубоко вздохнула
– Ещё не всё кончено! – твёрдо сказала Ллиэн.
Она собрала стебли звездчатки с жёлто-пурпурными цветками, принесённые соколом Тилля, и принялась толочь их с помощью небольших камешков. Чёрные пряди её волос прилипли к щекам, губы пересохли. Наконец растения превратились в кашицу, которую она смешала с водой.
– Помоги мне, – сказала она Тиллю.
Тилль крепко ухватил голову рыцаря и с усилием разжал его челюсти, и Ллиэн влила ему в рот густой напиток.
– Это его успокоит, – прошептала она. – Исцелит…
Тилль молча кивнул. Он знал, что звездчатка – не только успокаивающее растение. С незапамятных времён маги и прорицатели всех эльфийских племён знали её пророческие свойства и использовали её в небольших дозах, чтобы вызывать видения. Он знал также и то – как, без сомнения, знала это и Ллиэн, – что слишком сильная доза этого растения смертельно ядовита.
Он поддерживал голову Утера до тех пор, пока тот не проглотил снадобье. Затем прислонился спиной к стволу и принялся наблюдать, какое действие оно окажет.
Утёр открыл глаза. Ллиэн была здесь, под густым сводом листвы. Взгляд её необычных удлинённых глаз, казавшихся сейчас почти жёлтыми, мягко скользил по нему, а её губы произносили слова, смысла которых он не понимал. Он больше не чувствовал боли. Тысячи крошечных жал, впивавшихся в его тело, исчезли. Лихорадка спала, и он погрузился в блаженное оцепенение.
Королева положила ему на лоб влажную ткань, пропитанную травяным отваром, потом обтёрла ею тело и руки. Утёр улыбнулся и, обхватив её за плечи, привлёк к себе.
– Моя королева… – прошептал он.
Но она прижала палец к его губам.
– Ты возвращаешься, – произнесла она. – Возвращаешься ко мне…
Утёр снова прижал её к себе, и их тела соприкоснулись. Кожа к коже.
…Ллиэн была обнажена, как и он, и распростёрлась на нём во весь рост, но её тело почти ничего не весило, словно сотканное из воздуха. Он ласкал её, закрыв глаза из опасения разрушить это волшебство, и открывал их лишь тогда, когда ощущал пряди волос Ллиэн на своём лице. Она улыбалась и обнимала его. Кожа её живота была нежной, как бархат…
Тилль улыбнулся и бросил взгляд на королеву, которая сидела рядом с ним, обхватив руками колени.
– Мне кажется, я знаю, что ему грезится, – прошептал он.
Ллиэн не отвечала. В свете костра её глаза поблёскивали, как золото, на фоне серебристо-голубоватой кожи лица. Она не отрывала глаз от лица Утера.
Повелитель серых эльфов Рассуль бежал, не разбирая перед собой дороги, и его бегство было столь же быстрым, как галоп диких лошадей, и столь поспешным, что только Ассан, его приближённый, мог его заметить.