Сумерки Европы
Шрифт:
И все же предвидѣнное и естественное, свершившись, стоитъ передъ потрясенной душой неотступнымъ вопросомъ. Познанія и направленія ищетъ душа европейская и сквозь удушающую печаль. Иные, въ скорбь погружаясь, дѣлаютъ ее содержаніемъ своей жизни; иные, чтобы поддерживать жизнь, подавляютъ или отворачиваются отъ ея скорбей. Европеецъ не боится напряженности своихъ чувствъ, плакать для него не значитъ отказаться отъ пониманія. Онъ ищетъ понять неизбѣжность происходящаго и утвердить возможности будущаго; онъ ищетъ путей дѣйствія. И онъ пойдетъ по этимъ путямъ, унося съ собой неутолимую скорбь о бывшемъ и несбывшемся, щемящую любовь и — если надо — безпощадную ненависть.
Но еще рано укутывать прошлое неутѣшною памятью; ибо не свершилися судьбы, — онѣ еще свершаются, не завершился разгромъ, — онъ еще производится; не погасла еще міровая эпоха, она только погасаетъ. возможной реальности, и задачи безконечныя, несоразмѣренныя съ наличными силами и возможностями, запредѣльныя; съ одной точки зрѣнія могущія быть признанными фантастическими, съ другой — идеальными. Къ идеально-фантастическимъ задачамъ относятся идеи установленія
Обращаясь къ сущестьеннѣйшимъ духовнымъ основамъ несравнимаго европейскаго разгрома приходится выдѣлить максимализмъ военныхъ цЬлей, коему его въ первую голову приходится вмѣнить.
Разнаго типа задачи ставились войнамъ въ разныя времена; говорю не о подлшшо преслѣдуемыхъ и достигаемыхъ войнами цѣляхъ, a о духовной оболочкѣ таковыхъ, подчасъ являющейся и психически двигающей силой. Бывали задачи конкретныя, ограниченныд, заключенныя въ предѣлахъ возможной реальности, и задачи безконечныя, несоразмѣренныя съ наличными силами и возможностями, запредѣльныя; съ одной точки зрѣнія могущія быть признанными фантастическими, съ другой — идеальными. Къ идеально-фантастическимъ задачамъ относятся идеи установленія царствія Божія на землѣ, побѣды креста надъ полумѣсяцемъ и' полумѣсяца надъ крестомъ. Къ нимъ относятся и цѣли, приписанныя великой европейской войнѣ ея руководителями.
Вѣчный миръ — таковъ былъ военный лозунгъ Антанты. Война — величайшее бѣдствіе, преступленіе и грѣхъ; Германія, единственная милитаристическая и имперіалистическая держава среди мирныхъ демократическихъ государствъ міра, вызвала ее, слѣд., виновная въ величайшемъ преступленіи передъ человѣчествомъ, должна понести за нее исчерпывающую кару. Не какъ врагъ, не какь опасный противникъ, не какъ конкурентъ подлежитъ Германія разгрому; не во имя выгодъ или благъ другой стороны, а во имя священной идеи, верховной объективной цѣнности, самодовлѣющаго императива. Разгромъ Германіи — не дѣло политической, исторической цѣлесообразности или необходимости, а — задача — внѣисторическая, абсолютная.
Заодно тотъ же взглядъ былъ распространенъ и на другія страны германской коалиціи. И Австрія подлежитъ уничтоженію какъ виновница войны (ультиматумъ Сербіи), но еще въ большей степени къ качествѣ нарушителя другого священнаго принципа — принципа самоопредѣленія національностей, по этому случаю возведеннаго въ святыню, равную идеѣ вѣчнаго всечеловѣческаго мира; нарушители обоихъ одинаково подлежатъ разгрому во имя равнозначныхъ вѣчныхъ началъ. Къ Турціи, можетъ быть, и не стоило, но во всякомъ случаѣ не трудно было примѣнить подобныя же мѣрила; Болгарія была преступна уже тѣмъ, что шла съ такими преступниками.
Насколько правдива была такая постановка вопроса — было и въ то время внѣ спора для всякаго, кто хотѣлъ и могъ оставаться зрячимъ, т. е. — говоря то же самое въ моральной транспонировкѣ — честнымъ. Однако, при массовомъ ослѣпленіи это въ то время могло еще требовать выясненія. Теперь было бы просто смѣхотворно обсуждать единственность германскаго милитаризма, когда всѣ страны-побѣдительницы взапуски стремятся возможно шире продвинуть свои «имперіалистическія» вожделѣнія; и было бы до зазорности наивно оспаривать святость принципа самоопредѣленія, когда съ одной стороны онъ походя нарушается тѣми, кому оказывается неудобнымъ и кто въ силахъ его нарушить, а съ другой стороны — по скольку кладется въ основу государственныхъ оформленій — нерѣдко приводитъ къ взаимному поѣданію и общему пониженію постигнутыхъ имъ народовъ. Пусть не говорятъ, что разочаровались въ государственныхъ дѣятеляхъ и пр. Подобному разочарованію цѣна не бòльшая, чѣмъ былому очарованію. Въ нихъ обоихъ — одинаково мало совѣстливаго мышленія; въ нихъ обоихъ одно стремленіе мыслитъ не съ отвѣтственной отчетливостью, а согласно житейскому удобству, пользуясь самодовлѣющими идеями, какъ обстановкой жизненнаго уюта или какъ средствами дѣлового успѣха, — проникаясь вѣрой въ святые идеалы, когда это удобно для текущихъ выгодъ, и разочаровываясь въ ихъ осуществимости, когда исчезаетъ надобность ихъ провозглашать.
Какъ бы то ни было, священныя цѣли войны противъ Германіи были провозглашены Антантой, и пропаганда ихъ велась съ ни съ чѣмъ не сравнимой настойчивостью. Побѣда надъ германской коалиціей не строилась въ мѣру жизненной потребности ея враговъ, а обосновывалась всечеловѣческой, категорической, ничѣмъ не ограниченной значительностью и святостью самой задачи. Война велась не противъ Германіи, а противъ сосредоточившихся и воплотившихся въ Германіи предпосылокъ всякой возможной войны, притѣсненій, насилій и несправедливости; она и должна положить конецъ войнамъ и угнетеніямъ и навѣки установить пацифизмъ и благоволеніе въ человѣчествѣ. Тѣмъ самымъ производилась вербовка въ сторонники войны на сторонѣ Антанты всѣхъ принципіальныхъ и эмоціональныхъ противниковъ войны, всѣхъ добросердечно скорбѣвшихъ объ ея жертвахъ, всѣхъ мечтателей о благоденствіи, всѣхъ болящихъ чужими ранами и чужимъ горемъ. Въ этомъ заключалась практическая выгода для Антанты подобнаго пацифистическаго обоснованія войны: оно не только вдохновляло и ободряло бойцовъ; оно главнымъ образомъ привлекало сочувствіе и содѣйствіе всѣхъ небойцовъ въ своихъ и чужихъ государствахъ, дѣлая ихъ косвенными участниками войны, самихъ нейтральныхъ — дѣлая стороной, претворяя внѣбоевыя, противовоенныя чувства и настроенія
Какъ бы то ни было, пацифизмъ, выставленный цѣлью войны, сталъ союзникомъ Антанты; благоденствіе человѣчества — ожидаемымъ плодомъ побѣды. Разъ уже — по винѣ Германіи — неизбѣжными стали безграничные ужасы, такъ пусть ужъ по крайней мѣрѣ — по заслугѣ Антанты — они производятся во имя цѣли окончательной, которая, осуществленная, ихъ окупитъ, покроетъ всѣ бѣды величіемъ тѣхъ благъ, которыя она съ собой принесетъ. Остановиться посреди пути — значило бы оставить всѣ жертвы напрасными (милліоны разъ повторялось это разсужденіе), значитъ задаромъ выбросить шакаламъ исторіи безчисленные трупы, расплескать попусту потоки жертвенной крови. Послѣ всѣхъ бѣдъ и ужасовъ — вернуться къ старому міру, это значитъ совершить непрощаемый грѣхъ передъ величайшими жертвами, обрекши ихъ на безплодіе. Лучше еще принести жертвы, іи еще; лучше одинъ разъ до тла опустошить себя и противника, чтобы за то ужъ навсегда цѣликомъ достичь искомой вѣковѣчной цѣли. Безпредѣльность цѣли имманентно вела къ безпредѣльнымъ жертвамъ и напряженіямъ, къ войнѣ «до конца». До конца, до исчерпанія всѣхъ средствъ, до полнаго низверженія противника было бы безсмысленно вести войну во имя конкретныхъ ограниченныхъ цѣлей, — ибо ограниченныя цѣли самой своей ограничиваемостью ограничиваютъ и средства, которыя стоитъ на нихъ затратить, и слѣд. само собой предустанавливаютъ войнѣ опредѣленный предѣлъ; соотвѣтственно приближенію къ этому предѣлу онѣ предопредѣляютъ и компромиссный миръ. Но воевать во имя конкретныхъ историческихъ цѣлей значило бы санкціонировать войну, какъ допустимую историческую категорію. Пацифисты не могли стать на эту позицію, — ибо вѣдь воевать никоимъ образомъ недопустимо. А потому ужъ если воевать, то свыше всякой мѣры; за цѣли, передъ величіемъ которыхъ неразличаемымъ становится немного больше или меньше жертвъ, потерь и страданій. Пусть будутъ и еще ужасы, лишь бы не напрасно (а все напрасно, что не идеалъ), — чтобы больше уже никогда не было ни жертвъ, ни ужасовъ. Такъ создался пацифистическій максимализмъ, какъ обоснованіе войны до конца.
Трудно учесть то зло, которое онъ принесъ человѣчеству даже въ своемъ чистомъ, искреннемъ, убѣжденномъ воплощеніи, — оставляя въ сторонѣ тотъ безмѣрный грѣхъ лицемѣрія и лжи, какой онъ внесъ въ жизнь, служа и прикрытіемъ и орудіемъ своекорыстныхъ задачъ; и оставалось бы отчаяться въ совѣсти и мыслительной способности человѣчества, еслибы, придя въ себя, оно не заклеймило его, не растоптало, не возненавидѣло, и не запечатлѣло своей ненавистью навѣки въ непреходящихъ оцѣнкахъ. Именно, этотъ военно-пацифистическій максимализмъ, внѣдривъ мысль о законности ставить протекающей войнѣ предѣльныя цѣли, о возможности ихъ добиться, — послужилъ подпочвой для максимализма націоналистическаго и дли максимализма соціальнаго (въ большевизмѣ); если можно сразу осуществить вѣчный миръ между государствами и народами, то почему не осуществить несравненно болѣе доступную задачу «полнаго» удовлетворенія національныхъ стремленій, — и всѣ національныя стремленія были развернуты сразу во всю полноту и во всей своей несовмѣстимости; почему не сдѣлать опыта осуществить и всю завѣтную соціальную программу. Тотъ же военно-пасифистскій максимализмъ послужилъ превосходной ширмой для максимализма государственно захватническаго (уже столько жертвъ принесено, такъ ужъ по крайней мѣрѣ удовлетворимъ сразу всѣ историческіе запросы и всякія возможныя цѣли за счетъ побѣжденныхъ).
Итакъ, во имя предѣльной цѣли, т. е. нѣкоего представленія, пожеланія, предположенія, формулы, слова, — вообще во имя чего то лишь мыслимаго — пацифизмъ вовлекалъ въ реальныя жертвы, подлинную гибель, уничтоженіе, разрушеніе, смерть. Разрушеніе происходило, гибель совершалась, смерть наступала, а цѣль — лишь предносилась. Смерть ширилась, невозмѣстимое уничтожалось, невозвратное исчезало — а цѣль все предносилась. Что же если эта цѣль была недостижимой или будетъ недостигнутой? Вотъ же идеалъ не осуществился, — какъ оправдать погубленныхъ во имя его? Но могъ ли онъ осуществиться въ эту войну? лежалъ ли онъ въ предѣлахъ возможности? Обязательна была увѣренность въ этомъ, чтобы хотя бы одну лишнюю жертву допустить во имя его. Въ какой же преступный азартъ надо было впасть, чтобы на карту предносившейся — но во всякомъ случаѣ необезпеченной возможности лить потоки человѣческой крови, громоздить бѣдствія и развалины; да вѣдь и азартный игрокъ рискуетъ непосредственно лишь своимъ благосостояніемъ и жизнью, а эти люди рисковали жизнью народовъ и достояніемъ культуръ. А между тѣмъ не могло же не быть яснымъ, что уничтоженіемъ двухъ государствъ и культуры нельзя измѣнить въ два-три года природу человѣка, природу народовъ, природу государствъ, природу общества, природу производства и распредѣленія; что самый способъ установленія пацифизма путемъ войны и побѣды есть вызовъ человѣческому разуму, что войной и уничтоженіемъ не устраняются причины, создающія то, что якобы подлежало устраненію, что приписываемое Германіи облыжно приписывается ей одной, что задача поставлена лживо и цѣль внѣреальна. Какъ не предпочесть этимъ недоумкамъ идеализма тѣхъ ловкихъ и беззастѣнчивыхъ политиковъ, въ рукахъ которыхъ они были лишь покорными маріонетками, и которые сознательно пользовались ихъ идеями мира, какъ смертоносными орудіями войны.