Сумерки грядущего

Шлифовальщик Владимир

Она знала, что ремортация преступна и карается законом. Знала, но не понимала почему. Чем опасна ремортология — запрещённый раздел мемористики, имеющий большое прикладное значение? Ведь восстановление из мемориума, оживление, могло бы осчастливить тысячи несчастных, потерявших своих родных и близких! Ремортация спасла бы от смертельной тоски родителей, потерявших своих детей, невест, у которых женихи погибли на войне или в автокатастрофе. Куда делись учёные-ремортологи, которые лет десять назад активно публиковались в средствах массовой информации?

Один философ в те времена выдвинул интересную гипотезу. Он предположил, что природа создала мемориум и каждый миг делает резервную копию для того, чтобы

самой время от времени брать из прошлого удачные решения, будь то виды животных или растений, события или явления. Кто знает, может через какое-то время природа захочет вернуться к динозаврам и вытащит их из мемориума, словно системный администратор, восстанавливающий часть базы данных. Но вытащит их не в первозданном виде, а в изменённом и улучшенном. Ведь мир развивается по спирали, с каждым витком которой старое возвращается в модернизированном виде. Быть может, и динозавры вернутся к нам теплокровными, живородящими, покрытыми густой шерстью. А если эту гипотезу распространить и на людей? Что, если природа время от времени вытаскивает из мемориума наиболее яркие характеры и судьбы и проецирует их на реальных людей? В таком случае, правы были наши предки, верящие в переселение душ.

Погружённая в размышления, Нина Ильинична миновала магазин «Продукты», у которого через витрину проглядывали пустые полки. Лишь верхний ярус одного стеллажа оккупировала батарея бутылок с уксусом. Возле продуктового магазина толпились горожане, ждущие, когда привезут что-нибудь отличное от уксуса, «выбросят» на советском жаргоне. Что это будет, никто не знал: или мясо по талонам (голые кости, на которых кое-где остались жилы), или кур по спецразрешениям горкома (синих и тощих с перьями и когтями) или картошку по направлениям из профсоюза (сморщенную, проросшую, с комьями земли). Стоящие в очереди были одеты очень бедно: небритые мужички в мятых бесформенных пиджаках, надетых на растянутые майки, тётки в потёртых драповых пальто неопределённых цветов и такой же расцветки тёплых платках. В стороне трое мужиков распивали бутылку водки, закусывая дефицитной килькой в томате, а остальные представители мужского пола, боясь потерять место в очереди, издалека завистливо на них поглядывали.

Напротив магазина находился партийный спецраспределитель. Возле него стояло несколько чёрных «Волг». От машин к дверям и обратно сновали бойкие молодые люди комсомольского вида, таская коробки, битком набитые деликатесами, недоступными простым советским гражданам. Финский сервелат, мраморная говядина, перигорские трюфели, трепанги, устрицы — чего только не было, в этих коробках!

Стайка пионеров под барабанную дробь вешала на спецраспределитель кумачовый лозунг «Спасибо Партии за изобилие!». Повесив кумач, пионеры построились и с песнями под барабан двинулись к зданию КГБ, которое находилось в сотне метров от магазина, несомненно, строчить доносы на родителей. Возле лозунга остановился бородатый мужчина в ватнике и ушанке с красной звездой. У бородача за спиной рядом с балалайкой висел пистолет-пулемёт ППШ времён Великой Отечественной, а из кармана ватника торчала распечатанная бутылка водки, заткнутая самодельной пробкой, свёрнутой из газеты «Правда». Бородатый внимательно прочитал лозунг, шевеля губами, и задумчиво почесал бороду. Нина Ильинична покачала головой: бородач был явным клюквенником. Она уже сталкивалась с этим явлением, когда в российскую часть мемориума случайно внедрялись представления западных стран о нашей жизни, называемые клюквой. Вот и появлялись на улицах наших городов медведи, огромные матрёшки, наполненные водкой, и подобные странные личности.

Учительница решила срезать путь к проходной и пошла дворами. Практически в каждом дворе среди ржавых качелей и покосившихся детских горок торчали стойки с облупившейся

краской. На натянутой между ними проволоке болталось серое заплатанное бельё. Из некоторых окон доносилась громкая музыка, в основном бравурные марши, из-за чего дворы напоминали тюрьмы: там тоже по утрам через громкоговорители гремела радиостанция «Маяк». Возле детских площадок изредка попадались замызганные мужики со стандартной небритостью, которые, матерясь, копались во внутренностях стареньких «Москвичей» и «Жигулей».

Нина Ильинична немного опоздала: из дверей заводской проходной уже выходила толпа рабочих. Это были те работяги, которые не желали обедать в столовой (жидкий борщ с мясными волокнами, затвердевшее пюре и котлеты, после которых мучила отрыжка) и в перерыв успевали сходить домой, как и её Петенька. Она боялась потерять в толпе мужа и напряжённо всматривалась в измождённые чумазые лица выходящих, похожих друг на друга словно близнецы, часть которых почему-то не догадалась снять каски.

А потом у неё сильно забилось сердце и захватило дыхание. Вот он, её суженый, сильный и подтянутый, в мятой робе, идёт навстречу и перебрасывается шутками с друзьями из бригады. Синие глаза будущего мужа сияют молодым блеском, а из-под кепки выбиваются буйные русые кудри.

— Петя! Петенька! — крикнула Нина Ильинична срывающимся от волнения голосом.

В режиме бога она видела его издалека, словно на экране телевизора, а сейчас она сможет подойти к нему и ощутить его тепло!

— Ниночка?!

Петя подбежал к невесте, взял её за руки и встревожено поглядел в глаза:

— Что случилось, Ниночка? Ты зачем здесь?

У неё сдавило горло, и она, всхлипнув, обняла его и прижалась к груди. Проходящий мимо парень с лицом будущего бюрократа и лизоблюда, в строгом костюме и с комсомольским значком на груди, сделал им замечание:

— Эй, молодые люди! Прекратите обниматься на улице! Это недостойное поведение для советской молодёжи, покоряющей вершины великих строек коммунизма!

Прохожие тоже смотрели на парочку неодобрительно, и молодые люди поспешили отойти от людной проходной и укрыться во дворах.

Потом они долго, больше часа, сидели на скамеечке в каком-то дворике, и Нина Ильинична, часто сбиваясь и прерываясь на рыдания, рассказывала о своей жизни в реале, о Петиной смерти и о том, что она может вернуть его к жизни. Она совсем забыла, что прошляки, если на них не воздействуют из реала, малоэмоциональны. А, может, просто она была неубедительна. У того говорливого менеджера из ремортальной фирмы получилось бы гораздо лучше.

Учительница ожидала от мужа какой угодно реакции: изумления, недоумения, даже неверия, но он просто сидел и слушал, в особо драматических моментах рассказа чуть приподнимая бровь. Когда Нина Ильинична полностью выложилась, он неожиданно привстал, порываясь уйти:

— Мне на работу надо! Обед давно кончился.

— А как же я, Петя? — прошептала опустошённая супруга.

Он пожал плечами.

— Мне выговор объявят…

На соседней лавочке любопытная бабка внимательно прислушивалась к их разговору и даже что-то чиркала в блокноте. Когда Петя встал, она тоже сорвалась с места и направилась, оглядываясь и подхихикивая, по направлению к зданию КГБ.

— Подожди! Сейчас ведь не сажают за прогулы! — вырвалось у Нины Ильиничны.

— Могут принудительно в психушку затолкать, — возразил Петя. — Про карательную психиатрию слышала?

— Ты не можешь меня оставить одну в реале!! — закричала учительница с такой силой, что возле них начала собираться толпа.

Раздалась трель милицейского свистка. Молоденький лейтенант с нежным румянцем на щеках растолкал любопытных и очутился возле скандальной пары.

— В чём дело, граждане? Нарушаем общественный порядок? Попрошу ваши документики!