Сумерки мира
Шрифт:
– Как-нибудь…
– Морн, это Дорис. Постоянная. Она поселится в моем доме.
– Да. Так и будет. И если мое слово еще что-нибудь значит, тебе не придется защищать ее.
– А если…
– Если в деревне и найдется такая тварь, что захочет преступить мое слово, она вовремя вспомнит, что я – Сын Большой Твари.
…Многие в деревне смотрели на них косо, но особых неприятностей, благодаря Морну, не возникло. Мать Солли давно подозревала, к кому бегает ее сын, и приняла Дорис спокойно, хотя и подчеркнуто сдержанно. Дорис оказалась отличной хозяйкой; она тут же заставила недовольного Солли подлатать
На удивление мирно прошли и его объяснения с Вангой. Та даже подружилась с Дорис, и они вместе мастерили нехитрые самодельные украшения и без умолку болтали, посвящая друг друга во все интимные подробности Изменчивых и Девятикратных.
Солли просто глазам своим не верил, глядя на эту парочку, и идея многоженства уже не казалась ему такой отвратительной.
Но сон скоро кончился. Сначала из их деревни исчезли бесследно двое волков, потом одна из косуль и пардус. А еще через день в кустах нашли умирающего пардуса Орхасса, в человеческом обличье и со следами клыков на шее. Орхасс был страшно бледен, в сознание не приходил и дышал еле-еле. К ночи ему неожиданно полегчало – и Солли вспомнил слова Лайхалла Кворри.
И зовущий голос пропавшего Хинса.
Он отвел Морна в сторону и рассказал ему все. Тварец размышлял недолго. Он приказал привязать Орхасса к столбу посреди деревни и не спускать с него глаз.
Слова Тварьца вызвали всеобщее недоумение. Мать Орхасса чуть не бросилась на него, но наткнулась на ледяной, немигающий взгляд и, заплакав, отошла в сторону. Морн был непреклонен, и всю ночь он, Солли и еще трое Изменчивых просидели на площади у столба.
Порой им казалось, что очертания Орхасса начинают расплываться, словно он собирался сменить облик, но ничего не происходило. К тому же Орхасс все никак не умирал, хотя ему давно пора было испустить дух.
Но когда первые лучи солнца упали на деревню, существо у столба издало страшный – не человеческий и не звериный – вопль. И все увидели серое шелушащееся лицо, слезящиеся воспаленные глаза, скрюченные пальцы и вздернутую верхнюю губу. Это создание не было прежним Орхассом, оно не было ни зверем, ни человеком, и кожа его под солнечным светом шипела и обугливалась, открывая бурые язвы. Оно билось у столба, силясь разорвать веревки, но солнце поднималось все выше, и вскоре с тем, кто некогда носил имя Орхасс, было покончено.
Теперь они знали… Но этого знания было недостаточно.
…Через неделю Солли покинул деревню. Он шел к Отцам, неся вопросы. То, что он слышал и видел, было страшнее всех Постоянных, вместе взятых.
Страшнее Мертвителей.
Он привык балансировать между жизнью и смертью. Но это была Смерть в чистом виде.
Солли шел задавать вопросы.
6
…Он не выдержал и в изнеможении упал на холодный каменный пол. Солли чувствовал, что в те считанные мгновения, пока он стоял на коленях и глядел в глаза сталагмита… Все, что он знал, видел или слышал, все, чем мучился и над чем задумывался: пустыня Карх-Руфи, Мертвители и Морн, Дорис и Ванга, мать и кричащий Орхасс у столба, – все завертелось в ревущем водовороте, выплеснувшись пенным гребнем, и рухнуло во внимательную пропасть чужого взгляда.
Он только не знал – можно ли считать, что он все-таки задал вопрос, вопрос ли это и удастся ли дождаться ответа?… Почему-то он понимал, что поиски закончились. Во всяком случае, некий отрезок поисков. Закончился случайным переходом, три локтя шириной…
Начиналось ожидание.
Солли
Усталость и опустошенность.
Солли сел, прислонившись спиной к стене пещеры, прикрыл глаза и неожиданно ему почудилось, что он снова идет, – идет через незнакомые гудящие, пряно пахнущие джунгли, и вопросы по-прежнему жгут ему гортань, а впереди высятся равнодушные остроги Ра-Муаз, только не на западе, а на востоке; и тех трех жизней, что у него еще осталось, может не хватить на последние, самые важные шаги… а за его плечами бьется серый плащ, схваченный у горла тусклой застежкой.
Плащ Скользящего в сумерках…
Книга вторая. Сказание о Видевших рассвет
Солнце свирепое, солнце грозящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!…
С точки зрения небосвода, горбатого, как самый быстроногий верблюд породы гейри, все было в полном порядке. Собственно, горбатым небо считалось лишь по прихоти людей, а на самом деле оно просто выгибалось над вершинами Ра-Муаз, чтобы седой Сивас и могучий Ырташ не продырявили небу его нежное голубое брюхо, а люди…
Людям только бы языки чесать!…
Ох уж эти человечки!… Небо никак не могло понять, чем же они все-таки отличаются друг от друга, да еще настолько, чтобы из-за этого стоило так долго выяснять отношения и посылать проклятия в адрес неба, – словно оно виновато в человеческой бестолковости. А сказки?! Это же не сказки, это плод больной фантазии, и если через тысячу лет какая-нибудь сумасшедшая мать рискнет рассказать такое своему детищу…
Кто-кто, а уж небо твердо знало, что оно никогда не вступало в брак ни с землей, ни с морем, ни с кем-нибудь еще; более того, оно вовсе не рожало никаких детей, да еще столь жутких и огромных, как наивно полагали тешащие свое воображение люди; небо вообще никого не рожало, кроме дождя, а о том, чтобы подняться на его бирюзовую равнину или, тем более, спуститься оттуда, – об этом вообще не могло быть и речи!…
Небо решило сочинить сказку. О людях. В отместку… Оставалось лишь найти время и место действия. Со временем у неба не было никаких хлопот, а место, кажется, объявилось само собой. Северо-восток Ра-Муаз с его заброшенными рудниками – это, конечно, отнюдь не пуп земли, но почему-то именно здесь сходились предполагаемые дороги, а дорог этих было на удивление много.
Путь лохматого парня в окружении стаи молодых волков, путь нескольких упрямых людей в серых плащах, мертвой хваткой вцепившихся в след того самого парня и бредущих по нему через раскаленные пески Карх-Руфи; дорога хмурого мужчины в таком же плаще, только идущего через перевалы совсем с другой стороны, в сопровождении удава и странного человека без возраста, – человека? – раздумавшего умирать среди дорогих его сердцу скелетов древних ящеров…
В последнем случае небо не до конца было уверено, кто именно идет и в чьем сопровождении, но за этой троицей через хребет Ырташа двигались то гибкий дикарь с гордой злобой во взгляде и худенькая девушка, то крупная матерая пума-самец и совершенно неуместная рядом с хищником крохотная грациозная лань… но смена облика не меняла ожесточенности глаз…
Дороги должны были сойтись! Они не могли, не имели права на самовольные изгибы, эти дороги, ведущие и выводящие…
Небо внимательно сощурилось – и над миром настали сумерки…