Сумерки мира
Шрифт:
– Я ведь предупреждал тебя, Айрис. Он не пойдет.
Из-за стеллажа вышел человек. Просто человек. Я не мог ошибиться. Смуглый, горбоносый, в просторной тоге согдийских аристократов – но я не стал разглядывать его.
Айрис посмел привести в мой Зал чужого! Чужого!… Посмел!…
– Вон отсюда, – тихо сказал я, поднимаясь. – Немедленно…
Те, которые Я, сгрудились у меня за спиной, и Айрис вздрогнул, почувствовав тяжесть сгустившейся в воздухе тишины.
– Это лар Тидид, глава одного из самых влиятельных в нынешнем Согде семейств, – поспешно сказал Пустотник, пытаясь снять напряжение.
Я
– Мы, Чистые Пустотники, – продолжал меж тем Айрис, – и те из людей, что еще сохранили гордость, приняли решение. Мы спасем людей, Марцелл. Мы уведем их от вас – бессмертных, оборотней, возрождающихся – и за недолгие годы передышки будем искать Дверь. Людям нужен свой мир, где их не станет преследовать ожившая легенда. Мы идем тремя большими группами, и с каждой идут Чистые. Это будет нашим делом – потому что людям должно принадлежать будущее. Просто людям. То будущее, которое у них отняли.
Лар Тидид согласно кивнул. Глаза его горели темным, яростным огнем. Огнем костра в ночи, у которого не найти тепла и приюта.
– Не надо делить будущее, – сказал я. – Не надо, Айрис… Ищи свой мир, мир просто людей, открывай Двери, но знай: стоящий рядом с тобой согдиец никогда не захочет стать просто человеком. Ему необходимо ощущать себя ПРОСТО ЧЕЛОВЕКОМ. А такое смирение паче гордыни. Ломись в Дверь, если она есть, но не забывай об этом. Спасай людей, но не дели живущих по придуманным тобою признакам. Иначе придет час, когда будут спасаться от вас. Ты же видишь, твой Тидид уже сейчас согласен убить меня – меня, беса! – за то, что я не хочу участвовать в вашей игре. Фанатики умеют разжигать костры или гореть на них. Это все, что они умеют.
– Ты уже мертв, бес, – покачал головой согдиец.
Голос у него был низкий и гулкий. Властный голос… За таким пойдут…
– Выйди наверх, бессмертный отшельник, и ты поймешь, что давно умер. И помни: мы звали тебя с собой. Ты мог стать человеком. И не захотел.
Через мгновение Зал был пуст. Гости исчезли. Я всегда удивлялся способностям Чистых, но никогда не завидовал им.
2
– Ну и убирайтесь, – бросил я в пустоту.
Ответа не последовало. Яд кипел в моем мозгу, и немалая часть его принадлежала надменному Тидиду.
– Сам дурак – попробовал усмехнуться я.
Не помогло. Пустота была внутри, а не снаружи меня.
– Бесполезно, – тихо шепнул я, разводя руками. – Ломайте стены между мирами, спасайте людей от самих себя, только в любом мире ваши «просто люди» будут мечтать о бессмертии, бояться оборотней и петь песни о героях, возрождающихся из пепла. Не это делает человека человеком или нечеловеком, но вы этого никогда не поймете. Бессмертные, Девятикратные, Пустотники, Изменчивые, – во имя «просто людей» вы уже успели прийти к понятию «просто нелюди», и это не та Дорога, которая ведет к спасению. Да и стоит ли?…
Я говорил, но слова не смывали с моей души жгучего налета последних слов Тидида. Почему он сказал, что я мертв? Я, бес, – мертв?!
Те, которые Я, сидели в углу и
У меня больше не было будущего. Оно ушло. Только прошлое и настоящее.
…Я поднялся по винтовой лестнице на второй ярус и стал взбираться по костылям, вбитым в стену, к плите, служившей потолком и закрывавшей небо.
Я шел к небу. Я шел искать того, который Буду Я.
Потайная пластина отъехала в сторону, и я выбрался наверх, запрокидывая голову…
И замер. Надо мной не было неба. Надо мной была крыша.
В дальнем углу приземистого полутемного здания стояла статуя. Я глянул на нее и мне показалось, что я смотрю в зеркало.
Это был я.
Только каменный. И на лице у меня застыло противно-величественное выражение.
3
…А неба не было!…
Вместо блекло-голубого купола, отполированного шершавым ветром пустыни, надо мной нависал серый потолок с какими-то странными фресками и барельефами. Круглые окошки, напоминавшие бойницы, по капле цедили солнечный свет – когда я выбирался из Зала, меня не покидала уверенность, что наверху – день. И я не ошибся…
Понастроили, понимаешь… Не успеешь отлучиться лет эдак на пятьсот, как обязательно апостолы понабегут и навалят кучу хлама… Стоп! Не хлама – храма!… И верно – храм, а посредине, значит, объект поклонения собственной персоной… Геройский, надо сказать, объект: торс обнажен, мышцы гипертрофированы, лицо искажено экстазом борьбы и, вообще, довольно-таки злобная харя, а в победно вскинутых руках – два широких блестящих ножа. Ну не то чтобы ножа, но штука хорошая, с понятием, – мои старенькие манежные «бабочки», которые я ухитрился где-то потерять те же пятьсот лет назад.
Так что стою я здесь давненько, стою и скалюсь на входящих. Каменный. С «бабочками».
Храм был посвящен мне. Сколько ж это я в Зале просидел?… М-да… Спасибо тебе, Тидид, спасибо за слова твои горькие… Какое это, милые, у вас тысячелетье на дворе?…
Ладно, скулить не время, лучше поглядим, что мои почитатели здесь наваяли… Фрески добротные – умеют рисовать, и краски яркие, даже в полумраке видать, – впрочем, мне не привыкать, как-никак столько времени в сумраке Зала… Ага, кажется, вот и мои двенадцать подвигов… интересно, я хоть парочку из них совершал или нет?
Да уж, оказывается, совершал… вон, крайний слева. Иду себе по диагонали, злой и радостный, и тащу на плече издыхающее чудище с обломком трезубца в чешуйчатой груди. Врете, апостолы хреновы, – трезубец-то как раз на арене остался, а Даймон, когда я его в Мелх тащил, уже человеком был. Но – мифология, что с ней поделаешь… художественный вымысел, гипербола, метафора и прочая анафема…
Хотя Большую Тварь художник явно никогда не видывал. Те, кто ее видели, те потом не рисуют. И рога у нее (у Твари, то есть) отсутствуют, и морда не как у крокодила, а плоская и шире, ну и, понятное дело, дыма она из пасти отродясь не пускала…