Сумерки в полдень
Шрифт:
— Вам не о чем разговаривать! — резко перебил его Георгий Матвеевич, вскакивая с дивана и становясь между ним и Катей, как в тот вечер, когда Антон был здесь последний раз. — Не о чем!
— Георгий Матвеевич! — просительно воскликнул Антон. — Будьте добры, не мешайте нам с Катей поговорить. Нам очень надо поговорить.
Дубравин повысил голос:
— Я утверждаю, что вам не о чем говорить! И Катя сама подтвердит, что ей не о чем говорить с вами. — Он повернулся к дочери. — Не так ли, Катя?
Та поспешно наклонила голову, взглянув на Антона коротко и
— Нет, ты скажи! — повелительно произнес отец. — Ты прямо скажи, что тебе не о чем с ним говорить.
Катя опустила голову еще ниже и едва слышно проговорила:
— Да, нам не о чем разговаривать.
— Ну, как же не о чем? — с искренним удивлением произнес Антон. — Перед моим отъездом мы почти договорились, что ты поедешь со мной, когда мне разрешат вернуться.
— Почти договорились! — передразнил Георгий Матвеевич и вдруг выругался: — Черта вы договорились!..
— Погоди, Георгий, — досадливо остановила его Юлия Викторовна. — Нельзя так по-мужицки, грубо. Мы же интеллигентные люди и можем объясниться по-человечески даже с теми, кто ведет себя не так, как принято в интеллигентной среде. Не надо опускаться до их примитивного уровня.
Антон озадаченно посмотрел в кукольно-красивое лицо, прикрытое до самых голубых глаз взбитой светлой челкой.
— Простите, Юлия Викторовна, я не понимаю, о каком примитивном уровне вы говорите.
— Ну конечно же, вы не понимаете, — с великодушной готовностью согласилась она. — Вы просто не знали, как принято поступать среди интеллигентных людей.
— Как принято поступать среди интеллигентных людей? — недоумевающе и раздраженно спросил Антон. Забавлявшая его раньше самовлюбленная уверенность этой глупой куклы в своем превосходстве над ним, Антоном, над профессором Дубравиным, над всеми плохо причесанными или безвкусно одетыми людьми теперь возмутила его, но он сдержался.
— Когда Катя рассказала нам, Георгию Матвеевичу и мне, — заговорила Юлия Викторовна с соболезнующей улыбкой, — что вы хотите вернуться, чтобы увезти ее, я спросила: «Антон Васильевич сделал тебе предложение?» Катя ответила, что никакого предложения ей не делали. «Но в любви-то он объяснился?» — спросила я, и Катя ответила: «Нет, и в любви не объяснился». Меня это шокировало, я поверить не могла: «Неужели Карзанов никогда не говорил тебе, что любит?» Катя подтвердила: «Пока ни разу не говорил». И хоть нам с Георгием Матвеевичем было жалко ее, мы рассмеялись: что это — последнее новшество в поведении современной молодежи или мужицкий пережиток? Мужики ведь не объясняются в любви. Мы решили, что у вас это от мужика. Вот Виталий Савельевич Грач — он лишь на несколько лет старше вас — поступил как полагается интеллигентному человеку. Решив увезти с собой нашу Елену, он сказал сначала ей, что любит ее и хочет, чтобы она стала его женой, а потом пришел к ее матери, моей сестре, и попросил руки дочери. Все было сделано как надо, по-человечески.
— Я, наверно, виноват, что не сказал тогда все, что нужно было сказать, — растерянно признался Антон, поняв, что он в самом деле вел себя как деревенский увалень. —
— А в чем же? — сердито спросила Катя, скривив губы в недоверчивой усмешке. — Может, ты делами доказал свою любовь? Как уехал из Москвы, не написал ни одной строчки.
— Я писал… я много писал, — торопливо и горячо заговорил Антон, но тут же остановился, подумав, можно ли несколько писем считать «много», и уже с меньшей горячностью уточнил: — Я несколько писем написал.
— Я ни одного не получила! — воскликнула Катя. — Ни одного!
Игорь Ватуев и Юлия Викторовна воровато переглянулись: во взгляде Ватуева были недоумение и укор, в глазах Юлии Викторовны вина и лукавство.
— Письма могли и затеряться, — подсказала она и сочувственно обратилась к Антону: — Сколько вы писем написали?
— Несколько, — смущенно ответил он и, помолчав, виновато признался: — Три письма…
— Три письма за три месяца! — с горечью подхватила Катя. — Три письма!
— Некогда было, Катя, честное слово, некогда, — проговорил Антон, сделав шаг в ее сторону. — И в Германии было много дел, и в Англии. Обстановка была такая, что со дня на день ждали войны, и только чудом удалось остановиться на самом краю пропасти.
— Ну, чудеса тут ни при чем, — вмешался Ватуев. — Лев Ионович встретился в Лондоне с кем надо и поговорил как нужно, и в результате появилось важное заявление, заставившее Гитлера воздержаться от военных действий.
Антон хотел резко возразить: «Гитлер и без военных действий получил все, чего добивался», но воздержался. Он приехал к Дубравиным не для спора с Игорем. Не признавая и не отвергая того, что сделал Курнацкий со своим верным помощником, Антон сказал, что и в Берлине, и в Лондоне все наши работали в прошедшие недели с раннего утра до поздней ночи.
— Иногда было так много дел, — закончил он, — так много дел, что мне, например, не каждый день удавалось пообедать.
— Бедненький, — иронически посочувствовала Катя и тут же зло напомнила: — Зато не отказывал себе в ужинах. В Берлине, как писала Елена, вы ужинали в ресторане под ратушей и выпили за здоровье спутницы вместе с каким-то англичанином несколько бутылок прекрасного рейнского вина. В Лондоне таскались по театрам и ресторанам с какой-то англичанкой. И занимались с ней какими-то делами, что даже в полицию угодили.
Антон опешил.
— Откуда ты взяла все это? — подавленно спросил он. — Какая злая сорока принесла тебе на хвосте подобный вздор?
— Вовсе не сорока, а телеграмма…
Игорь Ватуев поднял руку, пытаясь остановить Катю.
— Я же сказал тебе доверительно.
Но Катя, недовольно дернув головой, словно отбрасывая слова Игоря, продолжала возбужденно:
— Телеграмма из Лондона! Шифрованная телеграмма о твоих похождениях.
— О каких моих похождениях? — изумленно воскликнул он.