Сумерки в полдень
Шрифт:
— О всяких! — отрезала Катя и еще более зло добавила: — О тех, за которые тебя отозвали домой.
— Меня не отзывали, я сам приехал в Москву, — возразил Антон со спокойной уверенностью. — Попросил разрешение приехать и получил его.
— Нет, тебя отозвали домой! — выкрикнула Катя. — Отозвали как негодного, как неустойчивого, ненадежного!.. Спроси вот Игоря. — Она показала головой на Ватуева. — Он подтвердит…
— Меня… отозвали? — удивленно и недоверчиво спросил Антон, повернувшись к Ватуеву. Игорь сморщился, словно от физической боли: Катя выпалила то, что было рассказано ей под большим секретом. Вероятно, оправдывая перед самой собой навязанный ей отцом и мачехой разрыв с Антоном, она собрала
— Меня отозвали? — требовательно повторил Антон.
— Похоже на то, — уклончиво ответил Ватуев.
— И обо мне действительно сообщили то, что сказала Катя сейчас?
— Примерно, — коротко и недовольно буркнул Игорь: он не хотел второй раз нарушать строгое запрещение разглашать содержание шифрованной телеграммы, тем более без прямой выгоды для себя.
— Но это же кляуза, — сказал Антон, — настоящая кляуза!
— Все — кляуза? — недоверчиво спросила Катя, сохраняя злое выражение на своем подурневшем лице. — Все, все, все?
— В чем-то я, наверно, виноват, — начал было Антон, но Катя тут же перебила его:
— Только «в чем-то»? Или во многом?
— Может быть, даже во многом, — примирительно согласился Антон, — но я могу все объяснить…
— Этим вы, молодой человек, будете заниматься не здесь, — сурово оборвал его Георгий Матвеевич. — Нам ваши объяснения не нужны. Вы скомпрометировали себя, не объясняясь и не советуясь с нами, вы и оправдывайтесь.
— Мы бы только хотели, — вкрадчиво и просительно проговорила Юлия Викторовна, втискиваясь между мужем и Антоном, — мы бы только хотели, Антон Васильевич, чтобы ваши неприятности, к которым — видит бог! — мы не причастны, не повредили Кате. Она поступает в аспирантуру… и знакомство с человеком, отозванным из-за границы… сами понимаете…
— Да не это главное! — воскликнула Катя с отчаянием. — Не это!
— А что главное? — Мачеха удивленно оглянулась на нее и вдруг понимающе, даже обрадованно заулыбалась: — Ах да, понимаю, понимаю…
Юлия Викторовна снова повернулась к Антону, погладила кончиками пальцев его галстук, восхищенно улыбнулась: «Какой красивый галстук!» — и доверительным шепотом сказала:
— Вы должны быть рыцарем, Антон Васильевич, и не мешать Кате и Игорю. Вы же хотите, чтобы Катя была счастлива? Конечно, хотите. И они — такая пара… такая чудесная пара…
— И это не главное! — закричала Катя, услышав последние слова. Она выбежала из отцовского кабинета, повторяя зло и обидчиво: — Не главное, не главное, не главное…
Антон хотел броситься за ней, но Юлия Викторовна схватила его за лацкан пиджака и удержала, продолжая упрашивать:
— Устранитесь из Катиной жизни, Антон Васильевич. Будьте рыцарем, устранитесь тихонько, интеллигентно, без грубых и пошлых сцен.
— Я не хочу никаких сцен, — раздраженно возразил он, — я только хочу поговорить с ней, объяснить ей…
— Не надо ей ничего объяснять, — мягко сказала Юлия Викторовна.
— Но я любил Катю и считал, что она любит меня.
— Вы ошибались, Антон Васильевич. Катя увлекалась вами и Игорем, иногда больше вами, чаще же им. Ей, наверно, хочется удержать около себя и вас — все женщины ужасные собственницы, — но сейчас лучше будет для нее и для вас, если вы устранитесь из ее жизни.
Антон оторвал цепкие пальцы от лацкана своего пиджака и отодвинулся от Юлии Викторовны. Он мало понимал эту семью раньше, хотя и был привязан к ней, теперь его охватило настоящее смятение. Чем меньше человек знает то, что влечет его, тем больше идеализирует, и Антон видел и Георгия Матвеевича, и Юлию Викторовну,
— Извините, что побеспокоил. Больше я к вам не приду. Извините!..
Глава двадцать восьмая
Гонимый тягостными мыслями, Антон долго бродил по ночным московским улицам. Надвинув шляпу на глаза, чтобы не сорвал сырой, зябкий ветер, и подняв воротник пальто, он шагал по мокрым мостовым и тротуарам, не чувствуя ни холода, ни усталости. Обогнув Кремль и перебравшись по мосту в Замоскворечье, он прошел мимо гостиницы до Устьинского моста, вернулся, но не вошел в ярко освещенный гостиничный подъезд, а пошел дальше по Ордынке, свернул на Пятницкую и вышел к Павелецкому вокзалу, вдруг вспомнив, что восемь лет назад впервые высадился в столице с этого провинциально тихого вокзала. Смотря на его мутно освещенные окна, Антон вспомнил свою все еще короткую жизнь сначала в Москве — какой же простой, безоблачной и обещающе увлекательной она была! — потом прервавший ее неожиданный вызов к Щавелеву, разговоры с Малаховым и Курнацким, торопливые и суматошные приготовления к работе за рубежом и, наконец, путь в Берлин и поездки в Нюрнберг и Берхтесгаден. Он перебрал, как нервные люди перебирают четки, напряженные и тревожные дни, проведенные им в Лондоне. Выходило, что везде и всегда он поступал с искренней убежденностью, что действовал в интересах дела, которое ему поручили. И все же его отозвали домой. Отозвали так осторожно, что он даже не догадался.
Антон вернулся в гостиницу около трех часов ночи, продрогший и усталый, но, даже, пригревшись в теплой постели, не смог уснуть. Нервы его были взбудоражены, и он продолжал то мысленно укорять Катю за неверность или неверие ему, то жалел себя: самые честные искренние стремления обернулись неудачей, может быть, даже бедой. Утром, побрившись и приведя себя в порядок, но отказавшись от завтрака — у него кусок не полез бы в горло, он явился в наркомат в самом начале рабочего дня и направился в отдел, пославший его в Англию.
Начальник отдела Горский — добродушный, круглолицый и румяный толстячок, вернувшийся из Англии год назад, — знал только, что Лев Ионович Курнацкий, получив сообщение из Лондона, распорядился вызвать Карзанова в Москву, предупредив Краевского, что молодой сотрудник полпредства, по всей вероятности, в Англию не вернется. Он посоветовал Антону сразу же отправиться в отдел кадров, где, по его словам, все знали. Но в отделе кадров пожилой, морщинистый, снедаемый какой-то болезнью человек сказал Антону, что Лев Ионович отправил «дело Карзанова» товарищу Щавелеву со своим письмом, содержание которого отделу кадров неизвестно. Позвонив Щавелеву, он доложил, что «Карзанов в Москве», и спросил:
— Будете беседовать с ним или сначала пусть напишет объяснение?
Худое, болезненное лицо сотрудника отдела кадров нахмурилось.
— Завтра к одиннадцати часам будьте у товарища Щавелева, — сказал он.
На другой день без четверти одиннадцать Антон сидел у двери кабинета Щавелева, напряженно соображая, что же он такое натворил. С той минуты, как сначала Горский, а потом «кадровик» подтвердили, что его отозвали домой, он думал об этом, почти не переставая. И теперь ожидал встречи с Щавелевым в таком угнетенном состоянии, словно решался вопрос: жить ему или не жить?