Сумерки вампиров. Мифы и правда о вампиризме
Шрифт:
Но памфлеты мало повлияли на сложные отношения рассорившихся союзников и католического престола. Принято считать, что римский понтифик, обеспокоенный военными и политическими успехами османов на южных окраинах Европы, способствовал оправданию валашского князя и его освобождению. Именно Владу Дракуле было доверено возглавить христианское войско. За свободу и власть князю пришлось платить дорогую цену — его вынудили принять католичество и взять в жены кузину короля Матиаша II. Летом 1476 года Дракула — в качестве одного из командующих венгерской армии — выступил в поход на занятую османами Валахию, вытеснил турецкие войска и 26 ноября 1476 года вернул себе княжеский престол.
Но тайные враги не дали князю насладиться плодами победы — единой версии последовавших событий не существует, но известно, что в войске вспыхнули беспорядки, мятежникам удалось убить и обезглавить непокорного князя. Страх врагов перед легендарным воином из ордена Дракона был велик — его тело расчленили и разбросали по округе,
Пока на самой границе христианской Европы разворачивались эти трагические события, сочинения «О великом изверге» зажили собственной жизнью — кровавая тень, которую обрел Влад Цепеш благодаря растиражированному навету, пережила и короля Матиаша, и княжество Валахию, и даже казавшуюся незыблемой Османскую империю. Едва появившись из-под печатного станка, памфлеты пользовались огромным успехом у неискушенных читателей. Их содержание охотно пересказывали друг другу, изменяя и дополняя, скоро молва приписала злодею и традиционные, можно сказать «архетипические» зверства, в том числе ритуальный каннибализм — якобы князь Цепеш вырывал и поедал сердца своих поверженных врагов и пил свежую кровь казненных…
Валахия казалась жителям европейских столиц такой же далекой и загадочной, как сказочное царство пресвитера Иоанна, и рассказы о кровавом князе Дракуле естественным образом превратились в часть городского фольклора, пользующуюся огромной популярностью. Надо полагать, чтиво и истории подобного рода заменяли привычным к зрелищу пыток и казней обывателям XV века и прессу со скандальными сенсациями, и комиксы, и бульварную литературу, и в особенности кинематограф с популярнейшим жанром фильмов ужасов.
Стоп-кадр: «Дракула Брема Стокера».Эта встреча была предопределена заранее, как движение созвездий по небесной сфере: классический роман и культовый режиссер соединились, чтобы создать шедевр. В 1992 году по экранам триумфально прошествовала картина Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула Брема Стокера». Сорокамиллионный бюджет, актерская элита Голливуда — Энтони Хопкинс, Вайнона Райдер, Гари Олдмен, Киану Ривз — в главных ролях, безупречная работа стилистов, художников по костюмам, звуковое оформление — отмеченные «Оскарами» — вызвали восторг профессиональных кинокритиков и членов Киноакадемии. Фильм Копполы больше, чем стильная экранизация, — он вдохнул в текст объемную и полную жизнь, и зрители сразу же оценили это, потянувшись в кинозалы. Для постмодернистской ленты, отягченной множеством аллюзий, на первый взгляд чрезмерно интеллектуальной для массового зрителя, касса оказалась впечатляющей. «Дракула Форда Копполы» стал наглядной энциклопедией вампирского образа мышления, жизни и стиля, фильм задал стандарт поведения для целого поколения «готов» так же, как раньше киносага о «Крестном отце» задала стандарт «образцового гангстерского этикета» целому поколению мафиози даже за пределами США.
Но для того чтобы кинематограф довершил торжество князя Дракулы над конкурентами и утвердил его в статусе «самого притягательного злодея всех времен и народов», образ вампира, известный из народных поверий и легенд, должен был подвергнуться существенной трансформации, за которую взялись литераторы-романтики.
Кровные братья: вампир и джентльмен
На рубеже XVIII–XIX веков взялись спасти от «железной поступи прогресса» бесценное наследие предков — собирать фольклорные сказания, мифы, легенды и сказки. Лишь молодые литераторы, еще не изжившие идеализма, переживали некоторое разочарование: почерпнутые от деревенских кормилиц и кабацких певцов истории были наделены некоторым обаянием, но при ближайшем рассмотрении оказывались грубы, неотесанны и примитивны, как деревянные башмаки самих рассказчиков! Чтобы быть представленными образованной публике, этим произведениям требовалась литературная обработка — иногда настолько глубокая, что зыбкая грань между изначальным источником и фантазией автора абсолютно стиралась. Случалось и так, что подражание или даже ловкая литературная подделка получали куда больший общественный резонанс, чем подлинное открытие этнографов. Так произошло с поэмой Проспера Мериме «Гузла» («Гусли»). Изданная в 1827 году книга состояла из двадцати девяти баллад в прозе, сочиненных самим Мериме и воспевавших величие и героизм народа, отстаивавшего свою свободу от иноземных поработителей. Добавив к ним поэтический перевод сербской народной песни, Мериме объявил книгу собственного сочинения сборником произведений сербского фольклора. Мистификация увенчалась блестящим успехом. Даже такие знатоки славистики, как Пушкин и Мицкевич, приняли «Гузлы» за творение славянской народной культуры — Мицкевич перевел на польский балладу «Морлак в Венеции», а Пушкин включил переработку одиннадцати стихотворений из «Гузлы» в цикл «Песни западных славян» [83] .
83
Виппер
«Некронамикон»— слово, успевшее стать нарицательным, — еще одна удачная мистификация, принадлежащая перу создателя Ктулху и основателю жанра «темной литературы» — Говарду Лавкрафту. Сочинения Лавкрафта содержат многочисленные ссылки на некие тайные, магические фолианты и недоступные простым смертным гримуары, большинство из которых были придуманы самим писателем, но умелое сочетание ссылок на вымышленные источники тайного знания и книги, существующие в реальности, создает такое магическое ощущение подлинности, что заставляет миллионы поклонников писателя год за годом неутомимо искать легендарную книгу… [84]
84
Спрэг де Камп Л.Лавкрафт: Биография. СПб.: Амфора, 2008.
Скверно вписывался в эстетическую парадигму романтиков и главный персонаж, о котором рассказывали леденящие кровь истории в сельских кабачках и постоялых дворах, — упырь. Если верить легендам, это был выбравшийся из гроба мертвец с налитыми кровью глазами, обломками ногтей, под которыми запеклась кровь и грязь, обросший отвратительной жесткой щетиной. Оголодавший в могиле труп кутался в обрывки истлевшего савана, а потом с одинаковой алчностью набрасывался на домашний скот, младенцев, девиц, старушек и просто зазевавшихся путников, чтобы с присвистом и чмоканьем насосаться крови, как комар или пиявка.
Прежде чем оказаться в гробу, а затем перекачивать на страницы поэм и романов, простонародному вурдалаку предстояло прослушать университетский курс, взять несколько уроков хороших манер, посетить респектабельного портного и модного парикмахера и, разумеется, обнаружить аристократические корни и переехать в готический замок. Вампир окончательно превратился в денди, скончавшегося от светской скуки. Теперь этому обладателю элегантной бледности и рокового взгляда предстояло целыми днями скучать в экстравагантных местах вроде гробов, усыпальниц и склепов, покидая свое мрачное убежище, лишь когда угаснет последний луч заката, предаваться губительной страсти к человеческой крови и погибнуть, отказавшись от роковой любви. На его челе лежала печать порочной чувственности — эротизма настолько потаенного, что наделенный фантазией читатель мог представить себе за авторскими недомолвками все что угодно — абсолютно все! А читатель, лишенный столь похвального качества, осуждающе поджимал губы, повторял «вампиров не существует» и хватался за альманах Королевского научного общества, чтобы унять необъяснимый испуг…
Образ вампира-аристократа кажется удивительно знакомым — такой тип героя принято называть «байроническим». Действительно, крестным отцом «вампира и джентльмена» стал не кто иной, как лорд Байрон.
Классика жанра: роковой герой.Полвека портреты лорда Байрона были неприметной частью домашнего интерьера светских львов и барышень на выданье, его книги расхватывали независимо от содержания, а стихи цитировали к случаю и без такового. Лорд Байрон ввел в европейскую моду собственный образ, как легендарный денди Джордж Браммел брюки со штрипками и крахмальные шейные платки. Подлинная жизнь «темного лорда» окутана слухами порочными и притягательными, как клубы опиумного дыма, — пагубное пристрастие к восточному зелью как раз начало покорять европейскую аристократию. Хромой, болезненно-бледный юноша смог возвести свои дефекты в эталон красоты: юноши из почтенных семей подражали его хромоте, денди принимали по утрам некоторое количество уксуса, чтобы обрести благородную бледность, а затем проводили у зеркала долгие часы, пытаясь стереть с лица улыбку и наполнить взгляд тоской и разочарованием. Но такая задача по силам лишь самой судьбе. Скука превратила Байрона в путешественника, а странствия сделали разочарованным в жизни. Шептались, что на Востоке он грабил корабли вместе с корсарами и содержал гарем, что в дороге его спутницей была юная девушка, переодетая юношей. Он не скрывал своих романов с замужними дамами, но его подозревали в противоестественной страсти к собственной сестре, а скандальный развод заставил помрачневшего лорда искать утешения в новых скитаниях. Он жаждал подвигов: вступался за разрушителей вязальных машин и помогал греческим повстанцам — но нашел лишь болезнь и раннюю смерть…