Сумерки жизни
Шрифт:
— Не забудьте, дорогая, что я вас люблю… пусть это придаст вам силы, — напомнил Рейн.
Она невольно застонала, не будучи в силах переносить испытываемых ею мук.
— Ах, не забывать!
Она быстро повернула и пошла вслед за расходившимися постояльцами. Рейн стоял ошеломленный, следя со сдвинутыми бровями за ее удаляющейся фигурой. Гокмастер остановился у дверей, еще с салфеткой на руке, в нескольких ярдах от группы мужчин, которые остались покурить. Он раскрыл для нее несколько шире дверь. Но она прошла мимо, как автомат, не оглядываясь ни вправо, ни влево.
Американец закрыл дверь и подошел
— Скажите, Четвинд, здесь можно достать крепкого ликера?
— Гарсон будет тут через минуту к вашим услугам, — ответил Рейн. — Как вы находите обед?
— Первоклассный. Самый оживленный обед с тех пор, как я обедал на горевшем пароходе, направлявшемся из Нью-Йорка на Кубу. Рассказывал я вам эту историю? Исчадие ада! Горячее было время! Возьмите сигару.
— Нет, благодарю, — отозвался Рейн. — Я пойду за своей трубкой; когда вернусь, вы мне расскажете.
Сильно встревоженный мыслью о Екатерине, он не был расположен слушать рассказы Гокмастера и с жаром ухватился за подвернувшийся предлог на время отделаться от него. Он вышел на балкон с намерением через него пробраться в гостиную, где надеялся найти Фелицию. Ему пришла в голову мысль, которую ему очень хотелось привести в исполнение. Миновав двух или трех дам, он заметил Фелицию одну, сидевшую в темноте в самом отдаленном углу балкона.
— Фелиция, — обратился он к ней, впервые назвав ее по имени, — вы милая добрая девушка… Вы поможете мне, если сумеете. Екатерина во время моего отсутствия болела?
Прямой, откровенный призыв к ней тронул молодую девушку до глубины души. Это как будто значительно подняло ее в собственных глазах после того жгучего чувства стыда, какое она пережила. Сильный чуткий инстинкт Рейна сквозь внешние преграды проник в самые сокровенные тайники сердца девушки. Она с готовностью ответила на его вопрос.
— Нет. Все время у нее был совсем обычный вид. Я только думаю, что последние несколько дней у нее было более грустное выражение лица.
— У нее не было болезненного вида… как сегодня за обедом?
— Нет. Это произошло внезапно.
А затем со странным, совершенно новым, почти сладостным чувством сознания, что этот сильный мужчина беспомощно цепляется за нее, ища утешения, она робко прибавила:
— Вы не должны так страдать. Она, вероятно, страстно жаждала вашего возвращения… потому что она вас любит… и этот вечер… Она, знаете ли, очень слабая. Иногда, когда я бывала у нее, она казалась такой хрупкой… завтра ей будет лучше… и вы будете счастливы.
— О, благодарю вас, Фелиция, — сказал Рейн, весьма тронутый. — Я хотел бы… я хотел бы, чтобы вы разрешили мне поцеловать вас за это.
— Да, — прошептала она.
Он притронулся губами к ее щеке, а затем отошел, чувствуя себя несколько сильнее и спокойнее.
Фелиция же, погрузившись в свои мысли, осталась на балконе, и ее девическая любовь очистилась этим братским поцелуем.
XIII
Грязная страница в книге жизни
Это происходило в обширной комнате курзала при «Женевском Клубе». Из двух больших зеленых столов, помещавшихся там, один был не занят и не освещен, а другой, великолепно освещенный висевшими над ним сверху под зелеными абажурами электрическими лампами, был окружен изрядным количеством мужчин.
«Сорок луи в банке, по двадцать на каждой стороне. Ставьте свои ставки, господа! На лошадь? Хорошо. Это лучше всего!»
А потом вновь водворялась тишина, пока игра не сыграна. Общество здесь было космополитическое: два или три пожилых женевца, несколько немцев и русских, два или три лица неопределенной национальности, смуглого еврейского типа, знакомого в Монте-Карло Aix les-Bains, говорящих одинаково свободно по-английски, французски и немецки, и несколько англичан и американцев. Среди последних находились Рейн и Гокмастер. Американец много выиграл. Когда очередь доходила до него, он получал, сравнительно со ставкой, в семь, девять и двенадцать раз больше, и перед ним лежала небольшая горка банкнотов, фишек и золота. На маленьком столике рядом с ним стоял большой стакан водки, смешанной с водой, который он в перерывы вновь наполнял из обыкновенного разделенного на градусы графина и кувшина холодной, как лед, воды. Лицо его горело, глаза неестественно блестели, и говорил он, когда лопатка крупье пододвигала к нему выигрыш, несколько многословно и возбужденно.
Рейн, игравший очень мало, не выигрывал и не проигрывал. Он сопровождал Гокмастера просто из желания развлечься, пробыть вне дома час или два перед сном. Натолкнула их на мысль зайти сюда веселая прогулка вдоль набережных от курзала и обратно. Но Рейн засел тут рядом с Гокмастером на несколько часов, заинтересовавшись игрой и удивительным счастьем своего спутника. Для здравомыслящего человека, любящего жизнь и интересующегося ее разнообразными проявлениями, в наблюдении за случайностями игорного стола есть нечто возбуждающее. Кажется, что сама фортуна является сюда и собственными руками поворачивает свое колесо. Великий мир на время как бы остается неподвижным и только этот маленький мирок подвержен ее случайностям.
Наконец, ему это надоело, и он стал убеждать Гокмастера уйти отсюда. Притом возрастающее возбуждение американца впервые обратило его внимание на количество выпитого им алкоголя.
— Я не прочь совершенно обобрать этих молодцов, — возразил Гокмастер.
— В таком случае, — заявил Рейн, поднимаясь, — я иду домой.
Тот схватил его за рукав.
— Еще полчаса.
— Нет. С меня хватит. Да и с вас тоже.
— В таком случае, до розыгрыша этого последнего банка.
Крупье заявил о новом банке… поставив его на аукцион:
"Банк сдается. Сколько предлагается за банк?"
— Я обожду одной вашей ставки, — сказал Рейн, идя на компромисс.
Стали поступать заявления на банк. Десять луидоров, двадцать, тридцать.
— Пятьдесят, — крикнул вдруг Гокмастер, опершись локтями на стол. Рейн хлопнул его по плечу.
— Это против нашего уговора.
— Сто, — крикнул жирный немец с другого конца стола, все время проигрывавший.