Сумрачный красавец
Шрифт:
Почему я решил записать этот сон? Потому что он вызывает у меня раздражение, как язвительный, глумливый комментарий к той благородной роли, какую я вознамерился сыграть. Быть может, только сну дозволено выступать оппонентом в споре, который каждый из нас ведет с самим собой — вечном диалоге короля и шута, как в драмах Гюго — в те периоды нашей жизни, когда мы имеем глупость слишком долго принимать себя всерьез. Я всегда чаще видел сны — притом не самые приятные сны — в те периоды моей жизни, когда в ней слишком долго и слишком деспотично властвовала некая доминанта.
9
Сегодня утром, искупавшись, в одиночестве возвращаюсь в отель — и встречаю его хозяина, который вообще показывается крайне редко. Этот человек питает ко мне дружеские чувства: когда-то мы с ним познакомились в одном горном отеле, где я, как обычно, проводил отпуск, а он начинал свою карьеру со скромной должности коридорного; думаю, сейчас, достигнув таких высот, он благодарен мне за то, что я не рассказываю направо и налево об обстоятельствах нашего знакомства. Вначале он выдержал небольшой карантин, а затем, убедившись в моей деликатности, стал относиться ко мне с симпатией и доверием.
Я увидел его в холле: он стоял, прижавшись лбом к стеклу широкого окна, выходившего на море. Застарелый рефлекс "образцового служителя" заставляет его при моем появлении выпрямиться, и оба мы улыбаемся, но беглой улыбкой, не желая углубляться в воспоминания.
Мы обмениваемся краткими замечаниями о нынешнем сезоне, который обещает стать удачным, а потом я чувствую, что мне просится на язык некое имя (как, даже и в таком разговоре?), и я завожу речь о "несметно богатых иностранцах", которых он имеет счастье принимать в своем отеле (и с досадой отмечаю про себя, что мне инстинктивно хочется скрыть дружеские отношения с Алланом).
Он слегка прищурился: волна интереса всколыхнула даже эти нейтральные воды.
— Полагаю, вы имеете в виду месье Аллана Мерчисона?
Я видел, как его рот выговорил это имя, с таким едким, будоражащим привкусом, — мгновение, которое я не смогу забыть.
— Ну, допустим.
— Но ведь он не иностранец. Он гражданин Франции.
— Он кажется довольно-таки эксцентричным.
— Гм!
Поразительно, сколько всего было в этом восклицании: и лестное мнение о клиенте, и менее лестное — о вашем необдуманном суждении: ведь если эксцентричность проявляет не кто-нибудь, а гость данного отеля, то такая эксцентричность, вне всяких сомнений, — самого благородного свойства, — и наконец, как итог — явное замешательство.
— … Могу ли я кое-что сказать вам, как другу? Но это, разумеется, должно остаться между нами.
— Конечно. Говорите.
— Этот месье Мерчисон — совершенно очаровательный человек, и притом весьма щедрый, можете мне поверить, — и все же я его немного боюсь.
Пауза, молчание. Я пытаюсь подсечь эту большую рыбу.
— Да что вы!
(Пусть выпутывается сам. Главное — не подгонять его, чтобы не сорвался с крючка.)
— Послушайте. Я, конечно, проявлю вопиющую нескромность, если расскажу вам об этом. Но я знаю, что на вас можно положиться. В день приезда месье Мерчисон поместил на хранение в сейф отеля крупную
— Насколько крупную?
— Миллион.
— Черт возьми! Что за идея! На это есть банки.
— Я ему так и сказал — со всей возможной деликатностью, разумеется. Согласитесь: принять на хранение такую сумму — значит взять на себя большую ответственность. У нас тут нет бронированных подвалов, как во Французском банке.
— Ну конечно, конечно… Вас именно это беспокоит?
— Ах, если бы… Устраивать себе головную боль ради клиентов — это, в конце концов, моя работа. Раз уж он непременно хочет, чтобы у него под рукой были тысячефранковые купюры… Нет, меня беспокоит другое — хотя не знаю, зачем я вам это говорю.
— Скажите все-таки.
— Ладно. Дело вот в чем: за две недели он успел истратить половину этих денег.
Боюсь, я не сумел разыграть удивление так хорошо, как этого требовали приличия. А ведь имел возможность подготовиться.
А потом я вдруг ощутил раздражение. Почему этот торгаш позволяет себе лезть в денежные дела такого человека, как Аллан?
— Знаете, — заметил я равнодушным тоном, — это ведь все-таки его дело…
Мой собеседник вдруг густо покраснел и сконфузился, точно лакей, уличенный в воровстве. Тут уже мне стало стыдно. Ибо я чувствовал, зная,что его подозрения не были, не могли быть грязными.
— … Хотя, — продолжал я, — это, пожалуй, и в самом деле несколько странно.
— Не правда ли? Конечно, он мог взять деньги, чтобы перевести их куда-то — да мало ли что можно предположить. Однако вот что странно: он брал их несколько раз, словно бы собирался понемножку их тратить…
(Он ломает комедию, это ясно! У него ведь есть своя полиция. Персонал отеля. Но мне он, естественно, об этом не скажет, так далеко его откровенность не простирается. Да это и не мое дело. Так что не буду тянуть его за язык.)
— Ну, дорогой мой… это значит, что у вас остановился миллионер, который хочет наслаждаться жизнью, вот и все…
Грустной улыбкой он дал мне понять: у нас с ним разные представления о том, что такое счастье в этом бренном мире. Но следующие его слова, которые он произнес в каком-то полузабытьи, словно размышляя вслух, заставили меня побледнеть.
— Миллионер, да. Миллион у него был. Но что-то мне подсказывает — хотя подтверждений у меня нет, возможно, это просто чушь, — что-то мне подсказывает, что, кроме этого миллиона, у него больше нет ни гроша.
— Откуда вам это знать, дорогой Керсэн? У вас дар ясновидения?
— Понимаю, вам смешно. Для директора отеля это так соблазнительно — поиграть в детектива. И все же тут происходят странные вещи.
— А именно?
— Он здесь уже две недели. И представьте — можете мне поверить, вся почта в отеле проходит через мои руки, — за это время он не получил ни единого письма. Все-таки это необычно для такого человека… такого элегантного, такого светского.
— А может быть, он просто решил на время отпуска устроить себе полный покой. И на время оборвал все нити.