Сумрак в конце туннеля (сборник)
Шрифт:
Смерч молчал, будто и не видел ни командира, ни автомата. Константину теперь стало ясно, почему он не остался в Ганзе – ему больше не было там места. Неужели никто не смог понять? Или не захотел? Не свою жизнь хотел сохранить отступивший не вовремя Смирнов, а чужую. Ее.
– Жаль патроны тратить, новых-то никто не поднесет. – Командир кивнул на крепко запертые двери в переходе на Кольцо и опустил оружие. – Нам отступать некуда, знали, куда пришли. Есть такая работа – умирать за других. А ты, гнида, и не знаешь про такое.
Потапыч,
– Чего тебе надо, Сми рнов? Что ты тут забыл?
Ответ был очевиден, да и сама Татьяна сделала шаг вперед. Командир хотел ее остановить, но, оглянувшись на пустые эскалаторы, махнул рукой.
– Не твое дело, – наконец-то раздался голос Смерча.
Девушка говорила негромко, не было слышно ее слов, а Смерч и вовсе молчал. Только раз протянул к ней руку, а Татьяна отстранилась. Почему же он не скажет ничего?! Ничего не объяснит ей? Может, будь у них больше времени…
– На позиции!
На всей станции погас свет, а когда глаза привыкли, показалось, что снаружи не так уж и темно, потому что твари, которые ползли вниз по эскалаторам, отбрасывали длинные тени. Шорох чешуи по стенам, грохот провалившейся ступеньки и скрип когтей заставили Константина пожалеть, что он не спрятался понадежнее. Барьер из мешков слишком низкая преграда! Надеяться осталось лишь на бойцов вокруг, местных и ганзейцев. Брешь в гермозатворе бо льше не просматривалась, чернота закрыла все. Значит, кто-то уже там, вплотную у дверей! Но командир додумался до этого раньше, потому что включился прожектор, на время ослепив тварей и заставив их взвыть от боли.
Что-то большое и темное промелькнуло рядом с Константином, но оказалось не мутантом, а человеком.
– Что ты тут делаешь? – Этот голос со злыми нотками Константин неплохо запомнил, и когда он вдруг послышался из-под шлема бойца, уже легко опознал Татьяну.
Смерч не ответил, просто занял привычное место на боевой позиции. Бросив взгляд в сторону ярко освещенного гермозатвора, за которым слышалисьскрежет когтей и шорох, повернулся к бывшей подчиненной, поправил на ней шлем-сферу и по-хозяйски передвинул цинк с патронами поближе к себе.
Неизвестно почему, но Константину стало намного спокойнее. И он снова вжался в пол не оттого, что боялся монстров, а чтобы не мешать. Смерч не отступит. И девушк е ничего больше не нужно объяснять. Щиток ее шлема лишь отражал свет прожектора, но рука в перчатке слегка коснулась плеча командира, мгновенно вернувшись на спусковой крючок при первых выстрелах. Помощь в бою скажет обо всем лучше любых слов.
Чирк… пшш-ш… огонь.
Чирк… пшш-ш…
Я завороженно смотрел на вспыхнувшую спичку. Огонь жадно пожирал крошечный, ограненный кусочек дерева, умирающий в жутких судорогах. Идеальный, чистый ствол обугливался, скручиваясь спиралью и превращаясь в согбенный труп-огарок.
Так всегда случается – за красоту нужно платить. Неземное великолепие пламени сполна оплачено муками дерева. Человек же рассчитывается за божественную, но столь мимолетную красоту ядерного Апокалипсиса… Это было незабываемо – прошло двадцать лет, но я помню всё, в малейших деталях – огненные столпы до неба, белые, безумно белые вспышки, заслоняющие солнце, конвульсии раненой, встающей на дыбы земли и невидимая ударная волна, адским тараном сносящая такие смешные и нелепые в отблеске атомного зарева небоскребы.
Ненавижу огонь… Провожу по кромке коробка обнаженной спичкой – чирк! – мгновение полнейшей, благословенной тишины, затем шипение – вот мой любимый момент. Через долю секунды родится пламя, но кульминация наступает чуть раньше – пшш-ш – курок взведен, дерево еще живо, но сера уже заходится в родовых судорогах, готовая вот-вот освободиться от бремени. Стрелка часов дрогнет, и все закончится – цикл бытия, исполнив акт творения, создаст красоту, извлечет ее из такой простой и невинной спички, и она испепелит все вокруг, не пожалев и самое себя. Огонь – символ и орудие небытия, отрицающего жизнь и ее порождения… Ненавижу…
Наконец робкое синевато-красное пламя, прощально вспыхнув и о ставив в пальцах только обжигающий пепел, иссякло. Боли не было.
Я извлек из коробка предпоследнюю спичку. Чирк… и тихий, почти за гранью слуха, предательский хруст. Хрупкая деревяшка переломилась пополам… плохая примета. Я расхохотался, да так, что на несколько секунд заглушил какофонию, несущуюся снаружи. Жуткий рев, протяжный, пугающий лай, гортанный, непрекращающийся голодный вой, и лязгающее чавканье нескольких десятков челюстей-жерновов – все исчезло, уступив место глупому, нервному хохоту.
Я верил в приметы – трудно, доказывая каждый день и час право на жизнь, не поддаться суевериям, сохранить холодную, трезвую голову… Однако сейчас, сидя в подъезде мертвой многоэтажки и удерживая хлипкую входную дверь от беснующейся стаи радиоактивных выродков одними молитвами, фатальная искренность приносящей себя в жертву спички вызывала буйный, густо замешанный на истерике смех.
Скоро мутанты закончат разделку весьма мясистых трупов своих «сотоварищей» (как же неаппетитно они чавкают!) и займутся подъездной дверью, мало обращая внимания на мои неумелые, сбивчивые молитвы…
Я погладил здоровой рукой изуродованный, растерзанный «калаш», с глубокими сквозными следами огромных клыков. «Спасибо, друг… Здорово мы их с тобой, да? Скольких успели отправить обратно в преисподнюю… Славная была охота, славная».
Боевой товарищ привычно молчал. Может, чуть укоризненней, чем обычно. Ему было больно, а я ничем не мог помочь быстро и навсегда остывающему железу. «Терпи друг, уже недолго. Ты прожил героическую жизнь – от первого до последнего патрона, – и тебе не о чем жалеть. Не вини себя, я знал, что билет будет в один конец… Их слишком много, а мы с тобой истекаем маслом и кровью. – Я аккуратно прислонил автомат к стене. – Жаль, что не смогу взять тебя с собой… Но ты принадлежишь этому миру, а я так и не смог стать его частью».