Сумрак в конце туннеля
Шрифт:
— В семь…
— Ага. А сейчас пять двадцать… Спать, поди, хочется?
Гришка хотел было ответить утвердительно и с удивлением понял, что сна нет ни в одном глазу. И вообще, он хоть сейчас готов… эх, да на все что угодно готов!
Женщина улыбнулась — самыми уголками губ — и едва заметно кивнула, колыхнув асимметричной темно-русой челкой: мол, вижу, молодец, герой. А потом вздохнула и произнесла:
— Пообещай мне одну вещь, мальчик.
«Еще чего!» — хотел возмутиться Гришка.
«Я тебя в первый раз
«И вообще, ходят тут всякие по ночам!» — хотел закончить паренек.
Но вместо этого тоже несмело улыбнулся и спросил:
— Какую?
— Пообещай, что ни сегодня, ни завтра ты не выйдешь на поверхность…
Они сидят передо мной полукругом. Семеро мужчин. Семь подземных королей.
Разный возраст. Разные прически. Разные костюмы. Одинаковые глаза.
Мертвое, холодное, свинцовое превосходство. И скука. И угроза. Давят почти физически.
Все семеро безоружны. Зачем им? Ведь позади каждого застыл верный пес, с ног до головы увешанный самыми совершенными приспособлениями для умерщвления ближнего своего, доступными свихнувшемуся человечеству через двадцать лет после гибели прежнего мира. Странно, что никто огнемет не приволок на мммирные, мммать их, переговоры! Да и сам по себе каждый из этих парней ничуть не менее смертоносное оружие. И каждому не терпится доказать, что именно оно — лучшее.
«Если сойдутся слон с китом, кто кого заборет?» — приходит на ум идиотская фраза из прошлого. А следом за ней — другая: «…но после не останется ни Лягушонка, ни Каа…»
Я смотрю на них — черный френч Четвертого Рейха, серый камуфляж Ганзы, разные оттенки зеленого в форме кшатриев Полиса и бойцов Красной Линии — и понимаю: все зря. Они не послушаются. Не поймут. И даже наоборот. Мои слова и этот сбор, организовав который на нейтральной территории Бауманского Альянса я, кажется, меньше чем за сутки поседела сильнее, чем за весь предыдущий год, лишь подлили масла в огонь.
Сделали возможное — неизбежным.
Я говорю, но мужчины смотрят не на меня и даже не друг на друга. Их взгляды прикованы к столу посреди комнаты, на котором лежат немыслимые для Московского метро две тысячи тридцать третьего года вещи.
Небольшие электронные часы. Яркие, будто горящие изнутри красные цифры как ни в чем не бывало продолжают сменять друг друга, отсчитывая время нового мира…
Пузатая бутылка темно-зеленого стекла. Горлышко обмотано блестящей золотистой фольгой. На этикетке неброские слова: Veuve Clicquot Ponsardin…
Едва слышно гудящий лэптоп. На крышке призывно светится надкушенное яблоко…
Румяный каравай ржаного хлеба. Корочка чуть подгорела, приоткрыла рот от жара…
Большой косметический набор — кремы, гели, шампуни, скрабы — в глупой корзиночке, плетеной из соломки. Упаковочный целлофан перевязан кокетливой сиреневой ленточкой…
Три
— Я вас предупреждала, — в очередной раз произношу я. — Вспомните. Год назад.
— А я тогда говорил и сейчас повторю — чушь. Бред. Совпадение, — на последнем слове генсек Красной Линии «не выдерживает» и демонстративно, с подвывом, зевает.
— Совпадение? — щурится кшатрий. — В первые выходные сентября, на какие бы даты они ни выпадали? Четыре года подряд?
— И четыре — это только то, о чем мы доподлинно знаем, — добавляет голос Ганзы. — Думаю, все началось гораздо раньше, просто никто до Элис, — благосклонный кивок в мою сторону, — не додумался свести разрозненные случаи в систему.
«Неужели до них дошло?! Неужели те двое мужчин, потерявшие человеческий облик от злобы и жадности, которых мне пришлось убить этой ночью в городе, защищая свою жизнь, — последние?»
— И всё, как обычно? — нервной скороговоркой произносит фюрер Рейха.
«В прошлый раз был другой, — отмечаю я. — Хотя, они там, говорят, чуть ли не по временам года меняются…»
Киваю:
— Даже хуже. Мутанты сходят с ума. Дома рушатся сами собой. Взрываются автомобили, в баках которых опять откуда-то берется бензин. Под ногами расступается и течет асфальт. Радиация просто зашкаливает. А уж люди…
— И при этом — вот такие гостинцы? — не отстает фюрер, оглаживая бутылку шампанского так, что к горлу подступает тошнота. — И чем ближе к центру, тем более… э-э-э… редкостные?
— А то ты сам не знаешь! — фыркает ганзеец. — Твои-то станции аккурат в центре. Ты, небось, еще затемно к гермам все население согнал? С полтонны дефицита натаскали уже, а? Или больше? С другой стороны, как всем известно, в центре и уровень всего это безумия бьет любые мыслимые пределы. За каждую, хе-хе, сдобочку парным мяском по весу платить приходится!
— Я бы попросил! — вскидывается фашист. — Можно подумать, кто-то из вас не согнал!
— Попроси, отчего ж не…
— ГОСПОДА! — кшатрий повышает голос, укоризненно хмурясь. — Ну что вы, ей-богу, как дети малые? Давайте вести себя прилично. Перед дамой неловко.
— Скажите пожалуйста! Тоже мне, поручик Ржевский нашелся! — фыркает генсек. Судя по его тону, даму он во мне в упор не видит. А и наплевать! Хоть горшком, лишь бы не в печь!
— Хорошо, — пытаюсь продолжить я. — Я рада, что вы все понимаете и сами осознаете необходимость установить в эти дни строжайший запрет выхода на поверхность для всех…
Громкий, циничный, глумливый хохот бьет пощечиной. И лишь потом до меня запоздало доходит смысл услышанного: «Еще затемно к гермам все население согнал». «Можно подумать, кто-то из вас не согнал».